Особые отношения (Не покидай меня)
Шрифт:
— Значит, мне осталось восемь лет, а потом в утиль, — заметил Тони, когда мы пролетали над Суданом.
— Ты так молод? Я бы тебе дала лет на десять больше, правда, — сказала я.
Он бросил на меня слегка удивленный взгляд:
— А ты язва.
— Стараюсь.
— У тебя неплохо получается… для провинциальной журналистки.
— Один-один, — сказала я, пихнув его локтем в бок.
— Ведешь счет, да?
— Конечно.
Могу сказать, что подобный обмен колкостями нисколько не обижал Тони. Он наслаждался словесной перепалкой, и не только потому, что в совершенстве владел этой игрой — это позволяло ему избегать серьезных разговоров и не раскрываться. В самом деле, каждый раз, как наш разговор касался личных моментов, он тут же уходил от них, прячась за шутками и иронией. Меня это не смущало — мы ведь только что познакомились и сейчас примеривались, оценивали друг друга. Я просто отметила эти отвлекающие маневры и подумала, а не помешает ли мне это узнать его получше — ибо, к моему собственному изумлению, Тони Хоббс был первым мужчиной
Итак, мы прибыли в Каир и вместе добрались на такси до Замалека (довольно приличного района Каира, где живут практически все иностранные журналисты и бизнесмены). Оказалось, что дом Тони находится всего в двух кварталах от моего. Он настоял на том, чтобы сначала высадили меня. Когда машина, резко затормозив, остановилась у моего подъезда, Тони полез в карман и протянул мне визитную карточку.
— Здесь все мои координаты, — сказал он.
Я извлекла собственную визитку и нацарапала на обратной стороне номер.
— А это мой домашний телефон.
— Спасибо, — сказал он, принимая карточку. — Так позвони мне, идет?
— Нет, уж первый ход за тобой, — ответила я.
— Э, да мы старомодны? — Он приподнял бровь.
— Да нет. Но первой не звоню. Хорошо? Он высунулся из окна автомобиля и поцеловал меня.
Это был очень долгий поцелуй.
— Прекрасно, — сказал он и добавил: — А весело было.
— Да. Весело.
Пауза. Я нагнулась за багажом.
— Ну, надеюсь, до встречи, — сказала я.
— Да, — он улыбнулся, — увидимся.
Поднявшись в свою пустую, безмолвную квартирку, я начала ругать себя за то, что решила изобразить неприступную дамочку. «Нет, первый ход за тобой». Надо же было сморозить такую глупость! Ведь я же понимала, что не каждый день попадаются такие мужики, как Тони Хоббс.
Тем не менее мне ничего не оставалось, как выбросить все это из головы. Я целый час отмокала в ванне, потом забралась в постель и провалилась в небытие часов на десять — предыдущие две ночи я почти не спала. Проснулась я в семь утра. Приготовила завтрак. Включила ноутбук. Подготовила свою еженедельную колонку «Письмо из Каира», в которой рассказала о головокружительном полете под обстрелом на вертолете Красного Креста В полдень зазвонил телефон, я подскочила к нему одним прыжком.
— Привет, — сказал Тони. — Это первый шаг.
Он зашел за мной через десять минут, чтобы вместе пойти пообедать. До ресторана мы так и не добрались. Я бы не сказала, что затащила его в постель — потому что он отправился туда сам и очень охотно. Достаточно сказать, что в тот самый момент, как открылась дверь, нас просто притянуло друг к другу.
Позже, в постели, он повернулся ко мне и сказал: «Так кто сделает второй шаг?»
Сказать, что с той минуты мы стали неразлучны, было бы большим преувеличением. И все же именно тот вечер я приняла для себя за точку отсчета — с этого времени каждый из нас стал неотъемлемой частью жизни другого. Одно обстоятельство поразило меня больше всего: я говорю о том, как удивительно легко и гладко прошел переходный период. Тони Хоббс вошел в мою жизнь, и это не сопровождалось даже обычными колебаниями, сомнениями и вопросами, не говоря уж о бурных романтических переживаниях, которые обычно ассоциируются у нас с coup de foudre [1] . Поскольку оба мы были людьми уверенно стоящими на ногах, привыкшими жить самостоятельно, каждый с уважением относился к независимости другого и с готовностью подстраивался под него. Правда, нас явно удивляли друг в друге национальные черточки и причуды. Тони частенько мягко подсмеивался над моей чисто американской склонностью понимать все чересчур буквально, привычкой то и дело задавать наивные вопросы, излишней тягой к копанию в мелочах. Я, в свою очередь, изумлялась его нежеланию говорить о чем-либо серьезно и стремлению все сводить к шутке. А еще Тони оказался совершенно бесстрашным во всем, что касалось его работы. В этом я убедилась примерно через месяц. Как-то вечером нам позвонили и сообщили, что исламские фундаменталисты расстреляли автобус с немецкими туристами, посещавшими пирамиды в Гизе. Мы не мешкая прыгнули в машину и понеслись по направлению к Сфинксу. Когда добрались до места происшествия, Тони удалось пробраться сквозь кордоны египетских солдат прямо к автобусу, залитому кровью, — несмотря на реальную угрозу, что террористы могли его заминировать. На другой день, на пресс-конференции по поводу этого нападения, египетский министр туризма попытался обвинить в преступлении иностранных террористов — и Тони перебил его, держа в руке обращение, в котором каирский филиал «Братьев-мусульман» [2] заявлял, что берет полную ответственность за нападение на себя. Тони не только прочитал обращение исламистов на почти безупречном арабском — сделав это, он повернулся к министру и спросил: «А теперь не соблаговолите ли пояснить, почему вы нам солгали?»
1
Coup de foudre (франц.) — любовь с первого взгляда. — Здесь и далее примечания переводчика.
2
«Братья-мусульмане» («Гамаат
Тони испытывал неуверенность по поводу одной-единственной вещи: своего роста, хотя я не раз убеждала его, что для меня, черт возьми, это не имеет ровно никакого значения. Наоборот, меня даже как-то умиляло то, что этот способный, образованный и такой смелый мужчина комплексует из-за внешности. Тогда-то я и начала понимать природу его бравады: он бесстрашно задавал трудные вопросы и в погоне за сюжетом бросался очертя голову в самое пекло, чтобы заставить всех забыть о своем росте. И не только росте. Втайне он считал себя белой вороной, вечным неудачником, чей удел — высунув в окошко нос, смотреть на мир, в котором он чувствовал себя чужим. Мне понадобилось некоторое время, чтобы распознать в Тони эту неуверенность, настолько умело скрывал он этот комплекс, демонстрируя окружающим свое превосходство. Но однажды он открылся в общении с другим англичанином — корреспондентом «Дейли телеграф» по фамилии Уилсон. Уилсону не было и тридцати пяти, но его шевелюра уже изрядно поредела, он располнел и как-то оплыл По выражению Тони, стал похож на круг камамбера, забытый на солнцепеке. Я относилась к нему спокойно, хотя из-за манеры говорить — он лениво тянул гласные — и преждевременной полноты (не говоря уж о неизменных куртке сафари немыслимого покроя и фланелевой клетчатой рубахе) он смахивал на героя мультфильма. Тони держался с Уилсоном вполне корректно, но на самом деле терпеть его не мог — особенно после одного разговора, происшедшего между ними в клубе «Гезира». Уилсон нежился на солнце у бассейна. Голый по пояс, он красовался в клетчатых длинных шортах и замшевых туфлях с носками. Зрелище было не из приятных. Поприветствовав нас, он спросил Тони:
— Ну что, на Рождество домой?
— В этом году вряд ли.
— Ты ведь тоже лондонец, верно?
— На самом деле, из Бакингемшира.
— А точнее?
— Эмершем.
— А… Эмершем, как же. Девятая зона метро, линия Метрополитен. Выпьем?
У Тони лицо сделалось каменным, но Уилсон, казалось, ничего не заметил. Он окликнул официанта, заказал три джина с тоником, потом извинился и отошел в туалет. Как только он удалился на достаточное расстояние, Тони прошипел:
— Тупой придурок.
— Ты что, Тони? — Меня удивила эта необычная для него вспышка гнева.
— Девятая зона метро, линия Метрополитен… — передразнил он, пародируя сочный акцент Уилсона. — Я так и знал, что он это скажет. Обязательно лягнет, влезет со своей издевочкой.
— Слушай, но он же просто сказал…
— Я понял, что он сказал — я слышал каждое долбаное слово.
— И что он хотел сказать?
— Ты просто не понимаешь.
— Да для, для меня это слишком тонко, — ответила я беспечно. — А может, я просто тупая американка и не улавливаю английские нюансы.
— Никто не улавливает английские нюансы. Англию трудно понять.
— Даже если ты англичанин?
— Особенно если ты англичанин.
Я была удивлена: его ответ показался мне уверткой. Потому что уж кто-кто, а Тони понимал Англию лучше некуда. В частности, он отлично понимал (и объяснил мне) свое положение на социальной лестнице. Эмершем был провинциальным, безнадежно мелкобуржуазным городком. Тони его ненавидел, хотя единственная его сестра — с которой они не виделись много лет — осталась жить там, под родительским кровом. Их отец — рано ушедший из жизни из-за страстной любви к сигаретам «Бенсон и Хеджес» — работал делопроизводителем в архиве муниципального совета (откуда уволился только за пять лет до смерти). Мать — ее уже тоже не было в живых — трудилась в регистратуре врачебного кабинета, прямо напротив скромного пригородного дома на две семьи, в котором и прошло детство Тони.
Тони всегда мечтал порвать с Эмершемом, однако свое намерение осуществил не сразу — чтобы угодить отцу, он пошел учиться в Йоркский университет. Но, получив диплом (как выяснилось, диплом с отличием — Тони хоть и не сразу, но все-таки поведал мне в свойственной ему сдержанной манере, что ему присудили первую премию за успехи в английском), он решил с год повременить с поисками работы. Вместе с парой приятелей он отправился в Катманду, а оттуда каким-то образом добрался до Каира. Через два месяца Тони нанялся на работу в сомнительную англоязычную «Египетскую газету». С полгода он писал заметки об автомобильных авариях, мошенничествах, скандалах и прочих пустяках, а потом вернулся в Британию, где стал предлагать разным изданиям свои услуги в качестве внештатного корреспондента в Каире. Еще через год он уже регулярно поставлял в «Кроникл» короткие репортажи — а когда их египетского корреспондента отозвали в Лондон, Тони предложили работу в штате. С того момента он и «Кроникл» были неразлучны. Если не считать шести месяцев, которые он провел в Лондоне в середине восьмидесятых (после чего пригрозил уволиться, если его снова не отправят «в поле»), Тони мотало из одной горячей точки в другую. Разумеется, несмотря на все разговоры о работе на переднем крае и о полной профессиональной независимости, Тони не мог заниматься только тем, что ему нравилось. Несколько раз ему приходилось, считаясь с интересами корпорации, тянуть лямку и в офисе — во Франкфурте, Токио и столичном Вашингтоне (городе, который Тони очень не любил). Несмотря на эти вынужденные уступки прозе жизни, Тони Хоббс был не таким, как большинство людей вокруг, и не собирался попадаться в ловушки домашнего уюта и карьерного роста. Ну прямо как я.