Особый отдел и око дьявола
Шрифт:
Не сказав больше ни слова, старуха удалилась, скорее всего разобиженная.
В это время в школе уже начинались занятия. Большинство учеников припозднились – ходили смотреть на пожарище. Один нашёл в золе целый ком спёкшейся мелочи, второй – пучок гитарных струн, третий – чудом уцелевший будильник.
При учительнице дети помалкивали, но Вани, считавшегося дурачком, не стеснялись. Пока Людочка ещё не вошла в класс, они оживлённо шушукались между собой.
– Борьку Однорукого ночью лесная ведьма околдовала, –
– А откуда эта ведьма взялась? – поинтересовалась девочка-первоклашка.
– Оттуда! Они в лесу за каждым дуплистым деревом стоят и за людьми наблюдают. Покой в мире стерегут. И если кто-нибудь себя неправильно поведёт, они его в болото заманят или на суку повесят.
– А магазин ведьмам чем помешал? – спросила другая девочка, постарше.
– Папаня говорил, что это как бы сигнал такой, – продолжал третьеклассник. – Значит, в нашей Чарусе неладно. Дурные люди в ней завелись. Скоро ведьмы будут деревню чистить, как в прошлом году, когда Митьку-участкового на вилы взяли, а Жанна Петровна таблеток наглоталась.
– Страх-то какой… А как хоть эта ведьма выглядит?
– С коломенскую версту ростом и вся в белом.
– Ты её сам видел?
– Если бы видел, то здесь бы уже не сидел.
В этот момент в класс вошла Людочка – высокая, как ни одна женщина в деревне, да ещё с ног до головы одетая в белое. Дети испуганно притихли.
После беспокойной ночи Кондаков решил позволить себе отдых. Но деревенские жители думали иначе. В кои-то веки заполучив такой подарок судьбы, как фельдшер, они старались использовать его на всю катушку.
Кроме того, многие пожилые люди, не видевшие разницы между фельдшером и ветеринаром, тащили в больничку хворых коз и увечных псов. От одного деда даже поступило предложение охолостить молодого жеребчика.
Дабы отделаться от назойливого просителя, Кондаков ответил:
– Могу и охолостить, но с одним условием. Я потом этот жеребячий инструмент тебе самому пришью. Согласен?
Дед сказал, что ему надо посоветоваться с роднёй, и больше уже не появлялся.
Некоторые женщины, побывавшие на приёме – и не только старушки, но ещё вполне товарные молодухи, – весьма прозрачно намекали на свои вдовьи обстоятельства, а наиболее бедовые прямо предлагали Кондакову сменить жёсткую холостяцкую постель на пышное семейное ложе.
Пациенты мужского рода, пусть пока и довольно редкие, в качестве подарков приносили с собой четвертные бутылки первача и кисеты с махоркой. Народ, охладевший к чересчур суровому участковому, потянулся душой к добросердечному и отзывчивому лекарю.
Хотя большинство аборигенов и аборигенок продолжали упорно отрицать свою склонность к каким-либо галлюцинациям, находились белые вороны – преимущественно женского пола, – охотно делившиеся своими впечатлениями о минувшей ночи.
Одна далеко не юная особа примерно девяти пудов весом, жаловавшаяся на хронические запоры, не обошлась без кликушеских интонаций:
– Мне вчера на пожаре Страшный суд померещился. Всё в точности по Апостолу, который нам батюшка на Успение читал. И солнце стало мрачно, как власяница. И небо скрылось, свившись как свиток! И горы сдвинулись с мест своих! И ангелы с трубами летали! И железная саранча жгла людей огнём! И бледный всадник скакал, а за ним следовал ад!.. Близится день гнева, и не устоять никому!
Кондаков, мотавший её слова на ус, заметил:
– Если близится день гнева, зачем вам беспокоиться о запорах? Бог всех примет – и с запорами, и с поносом.
– Так ведь до того, как предстать перед божьим ликом, следует очиститься, – с самым серьёзным видом возразила толстуха. – И духовно, и телесно. Не приведи господи, если из меня в судный день дерьмо попрёт! Стыда перед ангельским сонмом не оберёшься.
– Так и быть, помогу вам, – пообещал Кондаков. – Вот касторка, пейте по столовой ложке три раза в день. К завтрашнему утру пронесёт. А ещё лучше – сделайте клизму. Если несподручно, идите за ширму, я сам всё устрою.
– Нетушки! – застеснялась толстуха. – Обойдусь и касторкой. А это вам в благодарность за лечение. Яички свеженькие, прямо из-под несушки, – она поставила на письменный стол лукошко, накрытое белой холстиной.
Кондаков, у которого в кладовке скопилось уже несколько сотен яиц, отказываться не стал – знал, что бесполезно.
Наиболее тяжёлой пациенткой оказалась молодая доярка, поздней ночью спешившая с фермы домой и заставшая самое начало пожара. Раскалённый уголёк непонятным образом попал ей за шиворот, прожёг верхнюю одежду и оставил на спине здоровенный волдырь, который уже успел лопнуть и сейчас сочился сукровицей.
Обкладывая ожог стерильными салфетками, Кондаков отеческим тоном упрекал доярку:
– Что же ты сразу не пришла? Любые раны следует обрабатывать сразу после их возникновения. А сейчас существует вероятность нагноения.
– Я испугалась, – давясь слезами, пробормотала голая по пояс доярка (боль заставила забыть о стыде).
– И кого же ты, глупая, испугалась? Врача?
– Не-а… – доярка зарыдала ещё сильнее, и Кондаков почуял, что она скрывает что-то очень важное.
– Расскажи, маленькая, не бойся. – Он погладил её по обнажённому плечу и внезапно ощутил давно забытое влечение к противоположному полу.
– Я поджигательницу видела, – через силу выдавила из себя доярка. – Она мне даже пальцем погрозила.
– Ты её узнала?
– Да-а-а…
– Кто это был? – Сейчас Кондаков, одетый в белый халат, был похож на Деда Мороза, склоняющего к сожительству Снегурочку.
– Учительница, которая с вами приехала, а-а-а… – Конец фразы утонул в рыданиях.
– Ты уверена? – опешил Кондаков.
– Конечно. Я её ещё издали узнала. Длинная, как жирафа, и тулуп до пят… Только вы, пожалуйста, никому не говорите!