Останется с тобою навсегда
Шрифт:
На рассвете услышал голос замполита:
– К тебе можно?
– Заходи.
Лицо у Рыбакова серое, под глазами черные круги.
– Что сегодня скажем, командир?
– А вот так: у командарма каждый выложит свое. Ты - свое, я - свое.
– Разве так можно? Мы же в одной упряжке...
– В одной, верно. Только ты к своему хомуту давно притерся, а на моей шее кровавые ссадины...
Рыбаков взял со стола стакан с водой, отхлебнул глоток и поперхнулся. На глазах выступили слезы.
– Я со всей ответственностью заявляю:
– Замполит со страстью, которой я в нем не подозревал, наступал на меня.
– Ты же знаешь Петуханова. На нем нельзя ставить крест!
– А поймут нас те, кому завтра шагать в бой, простят нам того, убитого? Штрафной - это ведь все-таки помилование...
– Я лучше тебя знаю полк!
– Знал бы - человека в полку не убили бы.
– Вали все на меня, давай! Только настанет час, когда ты пожалеешь, что пошел на такой шаг. Сам себе не простишь.
– Запугиваешь? Все ходишь кругами, кругами... Иди к себе!
– Я выскочил из душной землянки.
Шагаю по росистому полю. На северо-востоке натужно выползает мутный солнечный диск. На окраине линейки т - у палатки дежурного по полку - на скамейке сидел лейтенант Платонов. Вскочил, пытается отдать рапорт.
– Не надо. Садись, лейтенант, покурим лучше.
По-разному сидят офицеры перед начальниками. Одни на краешке стула, готовые тотчас вскочить; другие умащиваются поплотнее, довольные тем, что их усадили. Платонов сидел с достоинством. Серые, чуть навыкате глаза смотрели серьезно, умно.
Он докурил. Молчание затягивалось.
– Раны у тебя тяжелые?
– Разные...
– Водку пьешь?
– Бывает...
– Петуханов говорил: "Многие пьют, а я попадаюсь".
– Попадается тот, кто глаза мозолит...
– Посмотрел на часы.
– Через десять минут побудка. Разрешите выполнять обязанности?
Я спешу в свою землянку - скоро нам с замполитом подадут лошадей.
Ясно одно: личные симпатии и антипатии к Петуханову оставь при себе.
Мы молча ехали вдоль лесной полосы, цвирикали какие-то птички. Далеко за Днестром ворочался фронт.
В кабинете командарма были Бочкарев, Линев и Валович, который, опершись локтями на приставной столик, что-то вычерчивал на карте.
Гартнов, рассматривая меня и замполита, кашлянул в кулак.
– Думали? Говорите! Ты, командир?
– Расстрел!
Валович удивленно поднял голову.
– А ты?
Рыбаков, вобрав воздух, выдохнул:
– В штрафной! Так думают многие офицеры полка.
Гартнов ладонью ударил по столу:
– Митинговал!.. Расстрел! В присутствии офицеров полка расстрел! Всё, идите!
У меня не было сил тронуться с места.
– Еще что, подполковник?
– Прошу привести приговор в исполнение не в зоне части.
– Выполнять приказ!
– Командующий надел очки, по-стариковски уселся, посмотрел на Валовича.
– Прошу оперативную сводку...
...Солнце - кубачинский медный таз - плыло в небе, исподволь подсвечивая акации, молодо пляшущие вокруг огромной травянистой поляны.
Офицеры полка собирались под деревьями. Молчали. Не курили.
Приглушенный сапрыгинский голос:
– Товарищи офицеры... Ста-а-а-нови-и-ись!
– Он вытянул вперед правую подрагивающую руку.
Выстраивались бесшумно.
Над поляной птичий гомон. Строй до колен утопал в высокотравье.
Головы всех без команды повернулись влево: на излучину полевой дороги выползала плоская телега. На ней на клоке сена сидел Петуханов. Длинные ноги его качались в такт ходу упряжки. Телега остановилась метрах в ста от строя. Комендант штаба полка с автоматом навскидку подошел к Петуханову. Тот соскочил, заложил руки за спину, не спеша оглянулся вокруг.
Его поставили перед строем - выбритого, с порезом на верхней губе, аккуратно залепленным бумажечкой.
Майор из военного трибунала четко и громко прочитал утвержденный командармом приговор...
...На рассвете Нарзан нес меня степной дорогой. Невольно взгляд мой остановился на свежей могиле. Сопровождавший меня Клименко украдкой перекрестился.
19
Подъем, зарядка, завтрак. Все минута в минуту, как и положено по распорядку дня. По полковым сигналам часы сверяй.
Усердные команды взводных и старшин раскатывались по полям, на солдатских спинах выбеливались гимнастерки. В двадцать два ноль-ноль батальоны засыпали. От мощного храпа, казалось, шевелились листья на деревьях. Меж землянками и лагерными палатками тихо шагали дневальные стерегли покой.
Порой мне казалось, что здесь работает хорошо смазанная и налаженная машина и я будто знаю, как действует каждая ее часть. Но было и такое ощущение, что этот мощный механизм вертится-крутится независимо от того, нахожусь я при нем или нет.
Знаю: под лежачий камень вода не течет. Дело делать - главное. Замполиту - свое, Сапрыгину - маршевые роты, а мне - поле, стрельбище, строевой плац. В боевых полках ждут грамотных младших командиров. Ты помнишь, кем был для тебя, солдата-первогодка, отделенный? На всю полковую жизнь ты смотрел его глазами до тех пор, пока он, твой самый непосредственный начальник, не научил поле переходить, окоп вырыть в полный рост, все три пули положить в черный круг мишени. Только тогда ты увидел и понял, как по фронту разворачивается взвод, как шагает рота на встречный бой.
Светает, на кленовых листьях роса. Спят солдаты молодым сном, в землянках свежо, пахнет цветущей акацией. Дежурный по батальону, придерживая кобуру нагана, останавливается в трех шагах, тихо рапортует:
– Товарищ подполковник, второй батальон спит, дежурный - лейтенант Карпенко.
– Здравствуйте, лейтенант.
– Разбудить комбата?
– Я здесь!
– кричит капитан Чернов, на ходу застегивая ремень.
– Через пять минут подъем, товарищ подполковник.
– Здравствуйте, капитан.