Останется с тобою навсегда
Шрифт:
Ответное рукопожатие крепкое; улыбается, обнажая редкие зубы:
– Вот и к нам пожаловали, а то все мимо да мимо.
Вдали - на левом фланге лагеря - полковой сигналист затрубил побудку. Раздались команды:
– Выходи на зарядку! Быстрей, быстрей! Отделение, за мной бегом!..
Я не вмешиваюсь, но мое присутствие сказывается: младшие командиры надрывают голоса, много суеты. В первой роте кто-то задевает пирамиду падают винтовки.
– Растяпы, запорют мушки! Только-только пристреляли!
– Комбат срывается с места.
А
– Вдох! Выдох!.. Выше ногу!.. Бегом к умывальнику!
Возле умывальника - узкого корыта из оцинкованного железа, вытянувшегося под молоденькими кленами, толпятся солдаты. Кому удается холодной водой облиться до пояса, напором выбирается из толчеи, вафельным полотенцем докрасна растирает молодое, еще не задетое войной тело.
Минут через десять выстраиваются во взводные колонны, старшины рот требуют: "Выправочку! Разгладить гимнастерки!" Дежурный офицер, отдав команду: "Смирно! Нале-оп!" - докладывает:
– Товарищ подполковник, второй стрелковый батальон выстроен. Разрешите вести на завтрак.
– Ведите.
– Поротно, с песнями, шаг-гом ар-рш!
Запевалы без азарта размыкают голоса, роты подхватывают недружно, сбивается строй.
– Песни отставить, шире шаг!
– приказывает комбат громко и, повернувшись ко мне, как бы оправдываясь: - Всему, в том числе и песне, есть время и место...
Роты скрываются за леском, шагая к низине, где стелется дымок полевых кухонь.
– А мы в мою землянку, подкрепимся чем бог послал, - приглашает Чернов по-хозяйски.
– Пойдем лучше посмотрим, что бог послал в солдатский котел.
Каша пшенная жиденькая, кружок заморской колбасы невелик, чай пахнет веником.
– Капитан, подкормить бы солдат, а? Неплохо бы зелень и еще что-нибудь.
– Смотрю в неподвижные рыжие зрачки Чернова.
– Личного капитала нет, а менять кильку на тюльку, - приподнимает острые плечи, - можно угодить, куда - сами знаете...
Сейчас в его глазах множество оттенков, при желании можно прочитать и такое: уж вы, дорогой товарищ, оставили бы нас, сами справимся.
– Так что там у вас по распорядку учебного дня?
– спрашиваю.
– Десятикилометровый бросок с полной выкладкой, затем боевая стрельба по первой задаче.
– Действуйте, считайте, что меня здесь нет.
– Зрение и слух не обманешь.
– Он улыбнулся.
– Работайте, капитан.
Строятся роты на вытоптанной пустоши. На солдатах вещевые мешки, скатанные шинели, саперные лопаты, по два подсумка и по три гранаты без запалов. Тут собираются совершать; тяжелый марш. Солнце еще невысоко, но припекает. День будет знойным. Колонны рота за ротой потянулись к дороге.
Батальон быстро удалялся, поднимая пыль, которая тут же оседала. Клименко спешит ко мне, ведя на поводках коней.
– Обождем, старина, пусть возьмут разгон.
Медленно двигалось к зениту раскаленное солнце. Небо без птиц, без голубизны; в мглистом чреве его гудит одинокий самолет.
Нарзан просит повод. Идем по стерне, на подъем, под копытами, шныряют юркие темно-зеленые ящерицы. Батальон, окутанный пылью, стремительно движется на юго-запад, туда, где в колышущемся мареве проглядывается узкая лесная полоска. Вот и хвост колонны... Кто-то, прихрамывая, тащится по обочине; отстающие, заметив меня, рывком догоняют замыкающих. Лица красные, в глазах усталое напряжение, на гимнастерках черные пятна пота. Солдат сидит на стерне и разматывает портянку. Рядом конь с седоком, с головы до пят покрытым пылью.
– Говорю, в строй, немедленно!
– Та не могу я, рана у меня распарилась. Глядите, - солдат поднимает оголенную ступню.
– Подошлю фельдшера, но смотри, ежели волынишь, к самому комбату представлю!
– Верховой стременами горячит коня.
Вот те и на, да здесь целая кавалерия! Взводные и ротные без походной выкладки носятся на лошадях, с боков сжимая строй.
Я спешиваюсь, приказываю Клименко вести лошадей, а сам обгоняю взвод за взводом, пока не добираюсь до головы колонны. Командую:
– Реже шаг! Держать дистанцию!
Ко мне пристраивается комбат, молча идет нога в ногу. Минут двадцать я сдерживаю марш, а потом набираю привычные сто двадцать шагов в минуту.
– Привал!
Останавливаю колонну возле большой лужайки со старой ветлой посередине, защищающей от солнца степной колодец с воротом.
– Капитан, пошлите за фельдшером.
Чернов отдал распоряжение, вернулся и, спокойно выдержав мой взгляд, ответил на не заданный ему вопрос:
– За всех отставших наказание понесут кому положено.
– Ваши офицеры уже спешились?
– Многие фронтовики, после госпиталей...
– А солдат в батальоне после госпиталей разве нет? Или одним поблажка, другим поклажка?
– В том, что офицеры в седлах, прямой расчет. На одном деле поблажка, на другом - сто потов.
Подошел пожилой старшина с санитарной сумкой через плечо.
– Чепе есть?
– спросил я.
– Откуда они у нас, товарищ начальник... Трое потревожили раны, а два дурня пилотки поснимали, вот солнышком их и прихватило...
Комбат слушал фельдшера спокойно, без смущения.
Четвертый час в батальоне, а ощущение такое, что я здесь лишний довесок. Комбат и офицеры его поступают и живут так, как жили и поступали день за днем, месяц за месяцем. Это хорошо или плохо? Не излишне ли требователен комбат?..
Раздался сигнал "внимание!".
– Разрешите начать стрельбы?
– Начинайте, капитан, если время.
В самый зной, под едва доносящиеся издали раскаты грома захлопали винтовки. Слышны отрывистые команды, бегут старшины, чтобы поправить сбившиеся мишени; стрелковые отделения на линию огня ползут по-пластунски; по сигналу "отбой!" офицеры спешат к мишеням и, возвращаясь к комбату, докладывают о результатах стрельб. Кто-то не попал в мишень - его ведут к комбату.