Останься со мной навсегда
Шрифт:
Только в последнее время он начал понимать, что так и не стал самим собой в полном смысле этого слова. Он был совсем мальчишкой, когда ему свалилась на голову вся эта королевская слава. К тому времени он еще не успел понять толком, кто он такой, постичь до конца собственную суть. В девятнадцать лет он уже был достаточно умен и сообразителен для того, чтобы удержаться на волне успеха, но не знал еще ровно ничего о жизни в целом и о себе самом в частности… Ему показалось, что он начал узнавать что-то новое о самом себе, когда встретил ее… Нет, не показалось — так оно и было на самом деле. Ведь только через любовь мы можем познать себя самих, добраться до самой глубины нашего «я», заглянуть в собственную душу. Другого пути к познанию
И сейчас, когда он писал сценарий, он был движим только этим — любовью. Любовью и желанием — нет, необходимостью — выразить на бумаге переполняющие его чувства. Чувства, о которых он не мог рассказать ей, потому что она все еще не вспомнила, кто она такая. Его, наверное, затопили бы эмоции, если бы ему не пришло в голову написать этот сценарий.
То, что заставляло его проводить целые дни, а иногда и ночи за письменным столом, нельзя было назвать творческим вдохновением. Это было потребностью, жизненной необходимостью, бегством от этого холодящего душу чувства одиночества, овладевающего им всякий раз, когда он пытался сказать ей что-то о ней, о себе самом, об их любви, а она его не понимала или не хотела понимать. Диалоги, которые вели между собой его герои, были диалогами, которые он хотел бы вести с ней, но не мог. А чувства его героев были его чувством к ней — чувством, о котором он не мог ей рассказать.
Он поэтому так тщательно, не щадя свой мозг, работал над каждой фразой, досконально продумывал каждый сюжетный ход, совершенствовал каждую мелочь, — ведь все это касалось его и ее. Нет, сюжет этот вовсе не был их историей и вообще не имел никакой связи с тем, что произошло в их жизнях, но герой и героиня были ими: мыслили, как они, любили и страдали, как они… Эта история родилась в его мозгу в одну из тех бессонных ночей, когда он лежал рядом с ней, прислушиваясь к ее тихому дыханию, чувствуя тепло ее тела — и изнывая от тоски по прежней Веронике… В его новом сценарии не было традиционного хеппи-энда, неизменно присутствовавшего во всех его предыдущих сюжетах, но он заканчивался на обнадеживающей ноте. Традиционный хеппи-энд — это ложь. Счастье никогда не традиционно. Счастье каждого человека уникально в своем роде.
Если по этому сценарию будет снят фильм, публика наверняка поразится тому, что Его Величество отступился на этот раз от своих правил, создав правдивую историю любви вместо сладенького любовного сюжета, какими он пичкал ее на протяжении двадцати с лишним лет. Критики, конечно же, разнесут его в пух и прах, обвинив в том, что он изменил себе, вторгся не в свою область… Он улыбнулся, заранее предвкушая этот момент. Он обожал, когда его критиковали, — не зрители, разумеется, а так называемые «киноведы». Случалось, эти «ценители искусства» набрасывались, как стая голодных волков, даже на самые традиционные его фильмы, ругая за слишком смелый поворот событий или обвиняя его в безнравственности из-за «слишком откровенной», по их мнению, любовной сцены. Ему доставляли истинное удовольствие эти эпизодические нападки критики — ведь они означали, что в нем все-таки еще осталось что-то нестандартное, хоть он и следовал в своем творчестве общепринятым традициям… Сейчас он отступился от них впервые.
Будет ли когда-нибудь снят фильм по этому сценарию, зависело лишь от одного: от состояния здоровья Вероники. Потому что она и только она должна сыграть в нем главную роль — ведь все это вдохновлено ею. Ее физическое здоровье сейчас было, слава Богу, в порядке. Но ее мозг может не выдержать нагрузки, когда ей придется заучивать реплики… Что ж, если она не сможет сниматься, значит, фильма не будет. В конце концов, не это главное.
Он вытер тыльной стороной руки капельки пота, выступившие на лбу, — в комнате работал кондиционер, но все равно ему было жарко — и потянулся за Библией, лежащей на столе. Он нередко обращался к Библии, когда у него возникали сомнения и тревоги, и всякий раз, перечитывая те
Он открыл Библию на страницах, где лежала закладка. Ее оставила Вероника — она, наверное, тоже искала в Библии ответы на какие-то свои вопросы. Почитав, она принесла ее и положила посреди стола, не сказав ни слова. Может, она хотела, чтобы он вслед за ней прочел заинтересовавшие ее строки?
Это был Экклезиаст — тот самый Экклезиаст, который назвал эту жизнь суетой и которым он так зачитывался во времена своей ужасно суетливой юности. Ему бросилась в глаза фраза из третьей главы, которую она обвела карандашом: «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовет прошедшее». Всего лишь две строчки, а сколько в них надежды…
Он закрыл глаза и мысленно повторил эти простые слова, которые в его понимании всегда были чем-то вроде путеводителя по Вечности… Нам только кажется, что время имеет над нами какую-то власть. Мы всегда живем и никогда не умираем. То, что принято называть смертью, означает просто новое рождение. Мы были всегда — и мы будем всегда. В нашем теперешнем воплощении мы остались такими же, какими были в наших прежних жизнях, пусть в нас и не сохранилось памяти о них. И в последующих воплощениях мы тоже сохраним себя самих, пронесем через всю эту бесконечность жизней, что ожидают нас впереди, нашу единственную и неповторимую суть, наши желания и стремления, нашу любовь. Любовь — это и есть самое главное. Ведь только это и нужно каждому из нас — быть с тем, кого мы любим, всегда и везде, во всех веках, временах и жизнях… А если где-то в прошлом мы потеряли наше счастье, Бог вернет нам прошлое, чтобы мы могли обрести утраченное. Каким образом Он это сделает, известно только Ему.
Услышав за спиной ее тихие шаги, он открыл глаза и обернулся.
— Почему ты…
Он хотел спросить, почему она обвела эту фразу из Экклезиаста, но что-то остановило его. О некоторых вещах лучше не говорить вслух… Она подошла к нему и положила руки на его плечи.
— Ты устал?
— Устал?.. Да, наверное, я устал. Но это приятная усталость, мисс… мисс Бессонная Ночь. Кстати, почему ты не спишь в такой поздний час?
Он до сих пор старался не называть ее по имени, потому что это ее раздражало. А тот случай на пляже, когда он в присутствии ребятишек пытался убедить ее в том, что она — Вероника Грин, а не Констанс Эммонс, лишний раз доказал ему всю тщетность подобных усилий. Нет никакого смысла твердить ей ее имя до тех пор, пока она сама не начнет вспоминать, кто она такая.
— Можешь называть меня по имени, Габриэле, — вдруг сказала она — и он вздрогнул при этих словах. — Я больше не буду сердиться, если ты будешь называть меня Вероникой.
— Ты… ты хочешь сказать, что вспомнила, кто ты есть на самом деле?
Она обошла кресло и села к нему на колени. Ее лицо было бледным, под глазами обозначились темные круги. Она очень плохо спала последние ночи — быть может, потому, что пыталась вспомнить?..
— Я ничего не знаю об этой Веронике, Габриэле, — сказала она, тряхнув своими длинными шелковистыми волосами. — Но я знаю, что ты любишь эту девушку, и я хочу стать Вероникой для тебя.
Он тяжело вздохнул и опустил глаза, машинально играя кружевами, украшающими вырез ее ночной рубашки. Она хотела стать Вероникой, потому что он любил Веронику. Точно так же до этого она захотела стать Констанс, потому что думала, что он любит Констанс. Захотела этого так сильно, что потеряла себя саму… Она продолжала придерживаться все той же логики — логики своего безумия и своей любви.
— Послушай меня внимательно, Вероника, — сказал он, глядя в ее потемневшие от бессонных ночей глаза. — Ты права: я люблю девушку по имени Вероника. Люблю и всегда любил только ее. И эта девушка — ты. Ты сейчас не помнишь своего прошлого, но память еще вернется к тебе, я в этом уверен. Если хочешь, я помогу тебе.