Осторожнее с огнем
Шрифт:
Подкоморная, также не видя незнакомца, пошла удостовериться, исполнил ли Казимир в точности ее поручение, но Казимир уверял, что чуть вышел только незнакомец, как Никита получил уже приказание не спускать с него глаз.
Бал продолжался довольно долго, но подкоморная должна была оставить его, даже не дождавшись ужина, по случаю головной боли Юлии. Напрасно упрашивал предводитель и уморительно описывал свои ананасы, апельсины, конфеты и мороженое, наши знакомые уехали.
На квартире, где они должны были переодеться перед отъездом, находился уже заспанный Никита, к величайшему изумлению любопытной подкоморной.
— Ты уже возвратился? А я приказывала…
— Я и ездил, — отвечал слуга.
— Что же ты узнал?
— Ничего, — отвечал Никита тем же тоном.
— Куда же девался пан?
— А нечистый его знает.
— Как же это?
— Да так. Сперва пошел он пешком, я за ним, он в заездный дом, и я вслед; сидел, сидел, и я сижу, подстерегаю, когда смотрю, он
— Каким же образом?
— Нечистый же знал, что он уедет верхом, когда я ожидал экипажа или нейтычанки.
Тем закончились попытки подкоморной, которая, однако ж, не отчаивалась, как далее увидим.
Почти на самой границе имения Старостины, в дубовых лесах, от которых и место получило название, тянулись взгорья, покрытые зарослями и изредка старыми кривыми дубами. Между ними лежал длинный овраг, серединой которого весною стремились воды, собравшиеся с окружающих возвышений. Поток этот почти высыхал летом, и только кое-где размытые берега крутых яров доказывали с каким стремлением и силой неслась вода к реке, ее поглощающей. Этот овраг, часть леса и окрестные поля составляли особое владение, без деревни, называвшееся Яровиной.
На Волыни редки подобные, ненаселенные имения, и описываемое выходило из обыкновенного порядка вещей, вследствие особенных обстоятельств.
Прежде обширное поместье, прилегавшее с одной стороны к Домброве и растянувшееся мили на две в глубину, с несколькими деревнями и фольварками принадлежало фамилии Дарских, за несколько веков здесь поселившейся. Это были богатые люди, но все вечные домоседы: ни один из них добровольно не пускался в свет искать судьбы, то есть большего богатства или значения. Призванные на службу, спешили они на пользу края, но исполнив свою обязанность, возвращались в тихий родимый угол. Дарские были в родстве со многими домами, прежде знатными, чем, однако же, не тщеславясь и не бросая доходов своих на суетную роскошь, остались почти в презрении, или, по крайней мере, в пренебрежении у окружающих. Все они были страстные охотники, хорошие хозяева, отцы своих крепостных; но, несмотря на достаток, любили простой образ жизни, скромные наряды и жили весьма расчетливо. Старинный их дом, стоявший среди развесистых деревьев, редко был посещаем. Женщины доживали в нем век, никуда не выезжая, исключая приходского костела, где редко кто и распознавал их, потому что они вмешивались в толпу и не теснились к первым скамейкам. Мужчин тоже, среди мелкой шляхты, едва можно было отличить только по благородной осанке и выразительным лицам.
Соседство, издавна не понимая образа жизни Дарских, выискивало самые странные причины, чтобы изъяснить себе это отчуждение и одиночество.
— Должно быть что-нибудь низкого происхождения! — говорили одни.
— Должно быть хамы или выкресты, — повторяли другие.
— Кто их знает! Все смуглы. Может быть и цыганского рода; недаром же так любят лошадей.
И тысячи подобных предположений.
Не смущаясь толками, Дарские жили по-своему. Лишь мелкая шляхта, которой они всегда помогали, и крестьяне, жившие на их землях, благословляли их и любили.
И когда соседи изменяли постепенно обычаи, одежду, офранцуживались, тратили состояние и нищали, удерживая остатки разоренных. имений, Дарские жили по-своему, по-старинному, в тишине, забытые, уединенные.
Последний из Дарских, окончив немаловажную службу в царствование Станислава-Августа, при несчастных тогдашних обстоятельствах, истратив все, что имел, принужденный по смерти жены продать обремененные долгами имения, на пожертвования ради отечества, остался при одной только деревеньке, но и ту сбыл для новых пожертвований. Продавая лучшую из деревень, которая имела столько мест для жилищ, что новый владелец заселить был не в состоянии, старик Дарский выделил для себя небольшое место, названное впоследствии Яровиной. Состояло оно из нескольких клочков земли, прилежащей к Домброве и состоящей из пахатного поля, сенокоса, части леса и описанного оврага.
Небольшой капитал, вверенный в честные руки, и этот клочек земли были остатком большого и некогда прекрасного состояния, утраченного без сожаления, без вздоха пожертвованного.
Старик, у которого остался один только сын, выстроил себе небольшой домик на возвышенном берегу оврага и зажил в нем, едва кому знакомый в околотке. Несколько вековых дубов и сосен окружали небольшой, но опрятный домик, обстроенный кругом хозяйственными службами. Гумно, сарай, конюшня, голубятня, погреб, колодезь и овощной сад как бы опоясывали домик, стоящий немного на возвышении. Покрытое соломою, с крылечком на двух дубовых столбиках, с лавками на крыльце, жилище старика Дар-ского, подобно хозяину устаревшее, не запало, однако ж, в землю, не искривилось еще, но держалось прямо и бодро. Несколько аистовых гнезд на соседних деревьях и кровлях оживляли пустыню, в которой жили только четыре души; старик Дарский, прежний верный писарь, теперь единственный слуга его Каспар, старуха ключница и небольшой парень, смотревший за лошадьми. Соседние пастухи, сохранившие привязанность к прежнему помещику, пасли его стадо и несколько овец.
От домика, стоящего на самом краю оврага, вела вниз к колодцу и потоку вырытая по крутому скату тропинка с перилами. На противоположной стороне, принадлежавшей еще к Яровине, прямо против дома, над дорогой, стоял прекрасный, деревянный крест, обсаженный елью и кустарниками. Под ним лежал камень, на котором старик Дарский любил садиться и читать вечерние молитвы. Тот ошибался бы, кто подумал, что обедневший и изнуренный годами пустынник жаловался на людей или скорбел о прежнем богатстве. Скромная и простая жизнь, которую вел он смолоду, так походила на настоящий образ его жизни, что Дарский мог только разве горевать о том, что состояние не позволяло ему делать столько добра, как прежде. Больше всего огорчало его, что для охоты и мест не было довольно — и силы не позволяли ему охотиться. Скучал старик, когда в свободные часы от молитвы не беседовал о бывалых временах с Каспаром или прежними своими крепостными. Однако несмотря на это, не омрачалось его грустное лицо, но яснело внутренним спокойствием, смирением, христианским мужеством и гордостью благородной души, чувствовавшей, что создана по образу и подобию Божию. Дарский был высокого роста, атлетического сложения, ни худ, ни толст: трудолюбивая жизнь не позволила ему ни отощать, ни расплыться. Несмотря на преклонные лета, держался он прямо, и если бы не серебристые волосы на высоко подбритом чубе и не морщины на лице, трудно было бы дать ему и половину лет, им пережитых. Только глубже запали голубые глаза, да некогда черные и густые брови — теперь седые и разросшиеся — длинными волосами закрывали ему веки. Это ему придавало понурый вид, хотя на устах из-под больших усов виднелась кроткая улыбка. Не будучи в состоянии охотиться с борзыми, ни держать много собак, он ходил со своим легавым и, невзирая на семьдесят лет, стрелял еще метко, а ноги его так были бодры, что редкий, здоровый крестьянин мог поспешить за ним. На коня садился он не часто, а любил лошадей, и хотя их имел немного, но каждая была хороша в своем роде. Это были остатки некогда знаменитой восточно-польской породы. В доме старика было все чисто, но убого; некоторые только последки предковских богатств зашли под соломенную его кровлю. Домик состоял из большой комнаты, спальни, людской напротив, кладовой и пристройки сзади, в которой хранились вещи, не способные разместиться в тесном жилище. Были там сундуки бумаг, старинные уборы, мебели какие-либо памятные, много старинных книг, богатая конская сбруя, великолепные седла и тому подобные вещи. Большая комната ничем не отличалась от обыкновенных фольварочных: бревна на потолке не были обмазаны, пол из простых досок, печь из белых изразцов, столы и скамейки простой работы; но несколько фамильных портретов на стенах и чудный хрусталь и фарфор в старинном с резьбой шкафу, стоявшем у дверей, обращали на себя внимание.
Между портретами помещались военные и охотничьи трофеи, развешенные на леопардовых шкурах. Блистали там старые луки, красные татарские колчаны, булавы, кривые сабли, наперсники, кинжалы в украшенных ножнах и великолепные, золоченые шлемы. Это были памятники, с которыми Дарский не хотел расстаться и в нищете, впрочем, его не тяготившей.
На камине близ часов расставлены были три богатых бокала искусной работы, удивлявшие своей баснословной величиною. Невозможно было понять, как могли из них пить люди. Павлин, наименьший из бокалов, вмещал в себе полгарнца. Широкая скамья была покрыта турецким ковриком, перед нею — стол, завешенный узорчатой скатертью. В спальне белый под лак столик с ларчиком, дальше кровать, накрытая узкой и твердой лосиной шкурой; над постелью оружие, распятие и страстная свеча. По углам несколько гданских сундуков, ружья, удочки, сетки и седалище для сокола, которого, давно уже не имея, старик все еще обещал завести себе.
Описанные богатые вещи, всегда бросающиеся в глаза, но сохраняемые только как драгоценные воспоминания, могли дать о старике ложное понятие. Но он среди них, одетый в серый сюртук, ел, что ели его слуги, а спал на лавке, покрытой несколькими кожами с суконным вальком вместо подушки. Но не тщеславие остатками богатства вывело на сцену эти вещи, потому что никто и не заглядывал в уединенный домик, исключая крестьян соседних деревень, которые приносили старому пану какие-нибудь продукты.
Долговременное спокойствие и патриархальные связи, в которых прожили несколько поколений владельцев из фамилии Дар-ских и крестьян, не позволяли ни последнему из Дарских, ни крестьянам разорвать узел, скрепленный благодарностью и взаимной дружбою. Несмотря на то, что имение Дарского было продано, крестьяне прежних его деревень все его называли "старым паном", шли к нему на совет в каждой надобности, приводили к нему детей для благословения. А как прежний владелец знал всех в лицо, по имени, знал их связи, надобности, а может быть, еще и помогал охотно, то не было свадьбы без его совета, не было переселения без его согласия и даже старику было известно, если кто хотел перенесть гумно с одного места на другое. Уважение и благодарность, которыми окружали его прежние крепостные, служили ясным доказательством, что сердца крестьян не неблагодарны, как многим кажется. Бедняк имеет слишком хорошую память; хотя, правда, что помня добро, о зле он также забыть не может.