Осторожно - чужие !
Шрифт:
– Протоксенусы.
– Никак не могу запомнить.
– Скажите, - Крэл опустил глаза, - скажите, я ничего не успел... Ничего не наделал безобразного?
– Ну, что ты! Все обошлось наилучшим образом.
– А Инса...
– Инса? Она хорошая девочка, Крэл. И она...
– Я, наверно, оскорбил ее.
– Она любит тебя.
– Вы так думаете?
– Уверен. Знаешь, Крэл, я боюсь женщин. Гм... Вернее, боялся... Женщине непременно нужен лев-мужчина. Но почти каждая, если заполучит льва, норовит превратить его в болонку. А вот Инса... Я, конечно, мало еще знаю ее, однако мне кажется...
– Я постараюсь, если удастся, стать львом. А в болонки не пойду. Даже для Инсы...
– Теперь я убедился: ты здоров!
– А что было?
– Плохо было. Нервное потрясение, глубочайший шок, вызванный этими... Как они называются, Крэл?
– Протоксенусы.
– Да, шоковое состояние в результате их сильного воздействия. Это оказалось особенно опасным на фоне... Ты не пугайся, мой мальчик, я должен сказать тебе все.
– Говорите.
– На фоне нервного заболевания... Началось оно у тебя почти сразу по приезде сюда. Болезнь развивалась быстро. Борьба с лейкемией могла обойтись слишком дорого, однако произошел спасительный перелом... Тогда, в ту ночь. И мне удалось выправить тебя. Теперь ты можешь не волноваться. Все идет хорошо.
– Значит, так же, как с Лейжем?
– С Лейжем?
– Прикрыв веки, доктор задумался, тихонько шевеля пальцами, уложенными на жилете.
– Пожалуй, да. Только у него заболевание протекало тяжелей. Доктор-Ваматр полагает, что они, как их, существа, постепенно, как бы приспосабливаясь к людям, раз от разу норовят поменьше повредить, вступая в контакт, влияя на людей. Вот у тебя, например, уже обошлось все лучше, чем у Лейжа. Однако мы заболтались с тобой.
Феллинсен подскочил, засуетился, посмотрел на часы и продолжал уже о другом:
– Сейчас, мой мальчик, спать. Спать! Ввел я тебе смесь, надо сказать, магическую. Она и поспать тебе поможет, и подкрепит. Я обосновался у тебя. Буду, как и все эти дни, рядом с тобой. Дверь я не закрываю.
– Феллинсен захватил с кресла-качалки газеты, еще раз глянул на приборы и направился к себе.
– Люблю на ночь пошуршать газетой. Спи, мой мальчик!..
Выздоровление шло быстро, однако доктор Феллинсен никому пока не разрешал проведывать Крэла.
– Придется тебе поскучать со мною. Еще несколько дней, и ты - вольная птица. А до этого... Надо, надо закрепить успех. Не будем излишне торопливы, закрепим, и тогда снова окунайся в житейское море.
– Образно и очень совпадает с моими сегодняшними размышлениями. Лежу я и думаю, снимете вы с меня проволочки, отпустите. Выйду я на веранду, и с крыльца, как в холодную и страшную воду, надо бросаться в холповскую жизнь. Что я им скажу?.. Я не знаю, что им сказать!
– Кому?
– Ваматру, Инсе, Хуку.
– Мне трудно советовать. Я плохо понимаю ситуацию. Для меня слишком-сложно происходящее здесь. Но я верю в тебя. Не только в твой ум, верю твоему сердцу, надеюсь на твой всегдашний здравый смысл и врожденную порядочность. Ты ведь пессимист теоретически и оптимист на практике. Нет, нет я не увожу тебя от темы, самой нужной сейчас и очень трудной для тебя. Просто я не знаю, как помочь тебе. Вот твой отец... Впрочем, будем откровенны, даже он - умница, кристальной честности человек, - тоже, вероятно, не в силах был бы посоветовать тебе что-нибудь,
– Единства нет.
– А чего хотел ты, направляясь сюда, в этот "санаторий"? На что рассчитывал, на кого? На одного себя?
– Тогда моя задача была проще: наложив вето, я хотел не допустить, чтобы протоксенусов использовали во зло. Проблема усложнилась в миллион раз... Нет смысла спорить - вероятно, вы правы: я был болен. Но не это заставило меня взобраться на башню. Нет. Как только я понял, что протоксенусы уже могут обойтись без помощи человека, выделят в своих телах фермент и я лишусь возможности наложить вето, я испугался. Я подумал: люди еще не верят друг другу, а я должен поверить им, чужим?!. Пока они еще полностью в наших руках... А если вырвутся?!.
– Ты хочешь поговорить с Ваматром?
– С Инсой.
– Не дури, мой мальчик. Если я решусь сейчас разрешить тебе общение с кем-нибудь, то ради дела. Большого, ответственного.
– Вы уже сказали, что со мной все в порядке, доктор!
– Не издевайся над стариком. Подумаешь, решил поймать! А я не отказываюсь от своих слов. Просто необходимо закрепить успех. Три дня - и ты на свободе...
Дни тянулись медленно, однако время подгонять не хотелось. Надо было собраться с мыслями, прийти к какому-то четкому, строгому решению, попробовать выработать мнение определенное, свое. Такое, за которое можно бороться. До конца.
Чувство какой-то рассеянности, острого одиночества, грусти овладевало Крэлом по вечерам, проходившим в окружении в общем-то чужих людей Холпа, и присутствие доктора Феллинсена в эти часы было особенно желанным. Феллинсен любил поговорить, но, к счастью, отличался удивительно приятной способностью замолкать вовремя.
Наконец, доктор снял электроды. Крэл начал вставать, чувствовал себя отлично, бодро. При мысли, что скоро можно будет выходить, много двигаться, работать, он уже предвкушал наслаждение, которое дает здоровое тело.
Приближалась последняя ночь затворничества. Настанет утро, и он сможет выйти в парк!.. Феллинсен отправился к себе в комнату и через несколько минут уже не шуршал газетой, а сладенько посапывал. Крэл сидел у окна и смотрел, как золото постепенно сменяется синью, как замирает уставший за долгий летний день старинный парк. Было тихо. В окнах зажглись огни. Почему-то их оказалось гораздо больше, чем обычно, они горели ярче, веселее. Огни вспыхнули на верхушке башни, огни сияли в "клубе". Крэл распахнул окно, и в комнату полилась музыка. В "клубе" пели. Пели старинную застольную:
...Мы выпьем за тех, кто не с нами, не дома,
Кто в море, в дороге, в неравном бою,
Кто так одинок, что за верного друга
Готов прозакладывать душу свою.
Пусть в эту минуту им станет полегче,
Хотя бы немного, чтоб в будущий раз,
Когда мы пойдем по опасной дороге,
Друзья незнакомые пили за нас...
Крэл подбежал к телефону, постучал по рычажку, плотно прижав трубку к уху. В трубке не слышно было ничего, даже всегдашнего фона.
Доктор Феллинсен, еще сонно жмурясь, уже стоял возле Крэла.