Острие Кунты. Путь русского мистика
Шрифт:
— Ладно, не будем ломать стиль. Уберем про скотину. Пусть будет пять законов. Пятерка — это пятиконечная звезда, символ власти над пятью стихиями. Ну что, осталось вырубить скрижали? Где-нибудь, — Тоша оглянулся вокруг — вон на той скале.
Оставим потомкам.
Мы дошли до разрушенного камня, остановились и сняли рюкзаки, чтобы перекурить. Тоша продолжил на серьезной ноте:
— В работе с потоком есть одна серьезная проблема. Чем больше ты открываешься на него, тем сильнее поддержка, это очевидно. Поток работает как катализатор, усиливая в тебе и хорошее, и дурное. Таким образом,
Парадокс заключается в том, что, становясь сильнее, нужно, вместе с тем, исхитриться стереть себя в порошок, а это штука непростая. Сила хороша поначалу, чтобы окрепнуть, но со временем она превращается в препятствие. Мощное эго постепенно развивает нечто вроде панциря, который блокирует поток. В этом панцире можно провести долгие годы, пока не израсходуешь накопленную силу, потом опять приходится начинать все сначала.
Я потрогал носком россыпь камней на месте разрушенного валуна и спросил:
Это ты про себя?
И про себя тоже, — с какой-то непонятной грустью отозвался Тоша.
Я с удивлением взглянул на него. Сантименты мастера? Что-то раньше я от него такого не слышал. Мы поднялись, подтянули рюкзаки и двинулись дальше. Я сказал:
— Это твои проблемы, меня пока больше заботит мое сомнение.
От него есть хорошее лекарство, — усмехнулся Тоша.
Что за лекарство?
Посмотреть на прану.
— ???
Прану можно видеть в любое время, она всегда вокруг тебя, — скажем, в воздухе.
Разве она не невидима?
Посмотри на небо, — скомандовал он.
Я прикрыл глаза ладонью от солнца и взглянул вверх.
— Расслабь глаза и не фокусируй взгляд. Смотри рассеянно, это называется веерное зрение.
Я последовал инструкции.
Что ты видишь?
Я вижу маленькие прозрачные капли, плавающие в воздухе.
Это и есть прана.
И всего-то? Их все видят.
Извини, — Тоша развел руками, — виноват.
А как насчет ночи? Ночью тоже видно?
Ночью посмотри таким же образом на обнаженное тело. Потом доложишь.
Слушаюсь, товарищ начальник.
Мы переходили через ручей, и я нагнулся, чтобы напиться.
Тоша продекламировал:
— Пьющий из ручья не подозревает, что вода выше по течению была отравлена павшим животным. Я выплюнул воду.
Ты что, серьезно? Тоша засмеялся:
Это тебе коан на вечер.
Я махнул на него рукой и продолжал жадно пить.
Глава 26
Ты был свободен, ты будешь свободен, ты свободен.
Жизнь в лагере продолжалась. Дневные заботы были простыми и нетягостными: собрать сучья для костра, принести воды, сварить кашу было, скорее, удовольствием, чем работой. Сидя по ночам вокруг костра, иногда мы разговаривали обо всем на свете, иногда молчали, завороженные пляской огненных языков на фоне ночных гор и неба, и слушали треск костра и говор ручья далеко внизу. Мы не думали о том, что ожидает нас в будущем, жизнь была наполнена окружавшей нас природой и растворена в ней. Существование обрело неизвестные нам дотоле целостность, глубину и прозрачность.
Кошара, среди развалин которой мы жили, была затеряна среди горных лесов; до Цахкошата, куда мы ходили за продуктами, — три часа пути. Расстояния в горах измеряются не километрами, а временем ходьбы. В деревне нас уже хорошо знали. Мартын предложил Неле, чтобы ее дочь Анна пожила какое-то время у него в семье. Неля согласилась и несколько раз в неделю ходила навещать ее.
Однажды мы пошли в деревню вместе, и жена Мартына погадала мне на кофейной гуще. Выпив чашку, нужно перевернуть ее и поставить на блюдце ручкой от себя. Стекая по стенкам чашки, гуща образует узоры, по которым и происходит гадание. Гадают на кофе женщины, и армянки делают это исключительно хорошо. "Ты вырвался из клетки, — сказала она среди прочего. Долго-долго там был и убежал". Выразить мое тогдашнее состояние точнее было невозможно.
В ответ я «зарядил» руками несколько сигарет, что, к моему удивлению, вызвало бурную реакцию. Сбежались соседи и, пробуя свой «Салют» и «Ахтамар», не могли узнать вкус табака и, удивленно причмокивая, советовали мне ехать в Ереван — "много денег будет".
Кроме еды из деревни, мы брали молоко у пастухов, изредка показывавшихся вблизи лагеря со своими маленькими коровами, козами и огромными кавказскими овчарками. Пастухи по-русски не говорили, и приходилось махать пустым ведром, чтобы они поняли, что нам нужно. Денег с нас никогда не брали.
У нас была с собой гитара, и однажды я играл на ней, сидя на плоском камне посреди ручья. Звуки струн смешивались с шумом несущейся вниз воды. Неля стирала на берегу. Я обнаружил, что музыкальная импровизация замечательный способ для практики Дисы, поскольку она удерживает тебя на острие момента. Если пытаешься предугадать, что нужно играть дальше, музыкальный поток прерывается, и импровизация неизбежно оказывается разрушенной. Но если отпускаешь руки и позволяешь пальцам двигаться так, как они того сами хотят, можно достичь такого состояния, что начинаешь слышать себя как бы со стороны, — тело само становится инструментом, и музыка звучит через него сама по себе.
Кончив играть, я взглянул на Нелю и подумал, что стирка может быть таким же предметом практики, как и игра на гитаре. Я окликнул ее, но из-за шума воды она меня не услышала. Тогда я протянул руку и помахал, чтобы привлечь ее внимание. И вдруг ощутил, что касаюсь ее, как если бы моя рука вытянулась и протянулась через разделяющий нас ручей. Неля тоже почувствовала прикосновение, подняла голову и, увидев меня сидящим в трех метрах от нее, стала в недоумении оборачиваться по сторонам.
Я же отложил гитару и начал исследовать своим невидимым щупальцем все, что ни попадалось: траву, деревья, мокрое белье на камнях. Ощущение было замечательным — мир плотной материи вдруг отпустил свою хватку и стал проницаемым, податливым, текучим миражом. Это продолжалось несколько минут, но было вполне достаточно, чтобы осознать, что возможности восприятия безграничны и что окружающий нас мир, при смещении фокуса сознания, может быть преображен в мгновение ока.