Остров бабочек

Мальков Роберт

Мэр города, Павел Пеленовский, с седым ёжиком и мелкими усиками, находящийся на другой стороне дороги, у жёлтого классицистского здания казарменного типа с припаркованных к нему несколько навороченных внедорожников, среди милиции и некоторых официальных лиц, делая вид, что это его не касается, вертел головой в разные стороны, слегка поглаживая свой шикарный итальянский костюм, словно счищая с себя дерьмо, которое на него лепил этот политический гороховый шут. Лишь изредка он делал какие-то реплики милицейскому полковнику, который многозначительно кивал. До приезда омоновцев мэр испытывал даже лёгкий мандраж, точь-в-точь такой же, когда получал крупную взятку от строительной фирмы «Эскуриал», но как только на площади появились омоновские «пазики», мэр почувствовал прилив свежего воздуха – у него даже затрепетали крылья носа, крупные, пористые и багровые. Самодовольная улыбка заиграла и на полных чувственных губах, которые привыкли к тонким винам и поцелуям красивых женщин, и в маленьких и хищных, как у хорька, глазках засветилась надежда на скорое отмщение. Сейчас пойдёт работа, грязная, как работа ассенизатора, ибо указания из центра были самые жёсткие. Толпу физически подавить и разогнать, а зачинщиков и самых рьяных смутьянов задержать. Пеленовский, словно капитан на

шканцах, уже указывал пальцем командиру омоновцев на Сиротина, словно на вершину опасного айсберга, или точнее, как на коварного кита, которого надо немедленно загарпунить.

По толпе, в которой, кстати, стариков-то почти и не было, а считай, одни мордовороты, наэлектризованной риторической истерикой Богдана и предстоящей дракой с ОМОНом, прошла судорога, как по препарируемой лягушке. Молодые люди, набычившись, смотрели на парней со специфическими спецназовскими шевронами, и древки от флагов и табличек, на которых, кроме лозунгов, были приклеены портреты Ленина, Троцкого и Брежнева, готовы были пустить в ход, как оружие пролетариата.

– Вот она – генуэзская пехота, – злорадно тараторил Серёга, перемалывая челюстями конец потухшей папиросы. – Нет! Тьфу! (папироса вылетела изо рта) Крысы! Жаль, рогаток нету. А то мне хотелось бы послушать, как гайки прозвенели бы по их тевтонским шлёмам.

Я не нашёл в себе достаточного и мужества, чтобы поддержать энтузиазм Мухина. Я только печально подумал, что обаяние чудесного июньского дня должно пропасть, увы, уже из-за неизбежного побоища.

А день и впрямь выдался волшебный, прямо-таки какой-то лучисто-пленэрный, акварельно-тёрнеровский. В парках шелестела набирающая соки листва. Беззаботно летал невесомый тополиный пух. В чистом полдневном небе, ещё не утратившем утреннею колокольную звень, плыли, причудливо меняя очертания, легчайшие облака. Понизу и в выси парили озабоченные совсем другими проблемами стрижи. Извёстка и кирпич окрестных старых, в живописных трещинах, трёхэтажных домов, где грелись косиножки и другие представители местной мелкой фауны, вбирали в себя тепло неназойливого солнца. Из какого-то окна вырывалась кисея занавески вместе со звуками с грассирующим «р» романса Вертинского «Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы? Куда ушёл Ваш китайчонок Ли?». В другом же окошке, рядом с пухлым добродушным лицом бабы, допустим бабы Груни, облизывала лапы короткошёрстая серая кошка. «Газель» с продуктами возникла в конце улицы, как видение из советского кукольного мультфильма, и исчезла за углом, оставив дымок, который тут же растворился, как и сам автомобиль. Священна лень севрских амуров и нимф, испокон веков наполняющая в такое время дня старинные городишки, покоилась в тенях скверов, в ароматах цветов, в походках идущих вдалеке людей, в ворковании голубей, в сиянии облупленных памятников, в вяло прыгающих – от низкого давления – струях фонтанов.

Но нынешнее событие не давало обывателям безмятежно плыть по реке забвения: удить рыбу, забивать козла, рвать щавель и любоваться божьими коровками. Жизнь настойчиво стучалась в ворота. Хотя, если начистоту, и раньше бывали похожие митинги – шумные, как массовые гуляния на масленицу, и страстно-безумные, как нероновские оргии. В благословенный час рабочего обеда и часового отдыха, люди неожиданно зверели и, выбрасывая вперёд кулаки, надрывно скандировали мантры-лозунги, подкинутые им вождями протестного движения. Теперь, однако, дело простым оранием не ограничится. Видимо, достали мэрию эти сиротинские импровизации с шестью бемолями. Закона знать не хочет. Собирает всякую сволочь, когда ему моча в голову вдарит. А тут ведь ещё вздумалось проявить инициативу не только ему, но и остальным его однопартийцам по всей огромной России. Мимо такого руководство пройти не может. И из центра, как из вселенского мозга, настойчиво поступают призывные импульсы – задушить заразу на корню.

И в самом деле, нельзя попустить этим акциям, которые неизвестно к чему могут привести. За океаном вон, только ждут-не дождутся, когда раскачается державная лодка. Так-то оно так. Но зачем же испытывать терпение нищего народа? Власть, конечно, имеет право обуздать анархические выплески толпы, но прежде всего она должна не доводить людей, жаждущих справедливости, до протеста, который может перерасти в бунт бессмысленный и беспощадный. Или не определил эту меру законодатель Ликург²²? Но что власти до Ликурга, если она не читала Плутарха, и до идеалов социальной справедливости, когда она крепко повязана олигархической паутиной, и нет у неё желания порвать эти умертвляющие и государственное и мистическое тело России тенёта. Круг замкнулся? Или нет пока ещё? Ибо эти несанкционированные протесты бессознательно имеют своей целью расшевелить зажиревшую власть, показать ей, оторвавшейся от жизни, что, кроме неё, ещё существует народ со своим достоинством и пониманием исторического пути. Так что же вы, правители земли русской! Если в вас ещё живёт капля мудрости, срежьте с себя пагубную коросту, как бы это ни было болезненно, и встаньте одним целом со своим народом!.. Наивно. Кто меня услышит? А если услышит, не поймёт.

– Оскольников, – зло огрызнулся Мухин. – Ты чо закатил глаза на небо? Молишься, что ли? Или птичками наслаждаешься? Очнись. Генуэзская пехота пошла.

Как? Уже? Я только многозначительно присвистнул. Многоголовая и многорукая машина подавления бунтов пошла вперёд, рифлёными бутами безжалостно давя жужелиц, муравьёв и божьих коровок. О Боже, её не остановят даже пробившиеся из асфальта ромашки-лютики! «Ромашки спрятались, поникли лютики», как пела мудрая Ольга Воронец. На нашей тризне кто хлебнёт первач? Плачь, муза, плачь!

Всё потом вспоминалось мне как во сне. Какой-то хлыщ с майорскими погонами пытался переорать в матюгальник Сиротина. Впрочем, вскоре этого уже не требовалось. Глава партийной ячейки, видя, что начинается заваруха, собственным примером решил поддержать своих последователей. Теперь майор призывал уже людей, чтобы те прекратили противоправные действия, иначе они, согласно Кодексу об административных правонарушениях, могут быть оштрафованы или даже, в исключительных случаях подпасть под уголовную статью. Толпа ещё плотнее сгрудилась и ещё остервенелей окрысилась. Меня куда-то затянуло, засосало, как будто в коварную тину у деревни Блудищево, и Муха выпал из моего поля зрения,

а потом, вообще, из сознания, как будто его никогда и не было. Последним признаком его существования, был его, срывающийся на фистулу и уносящийся в какое-то межзвёздное пространство голос, поющий Варяга. «Врагу не сдаёотся наш гордый Варяг!» Потом пошла мочиловка. Омоновцы профессионально действовали, орудуя дубинами, как молодцы с большой дороги. Сиротинцы сперва ловко отбивались от спецназа своим агитационным инвентарём. Но ребята в шлемах и со щитами были надёжно защищены, в том числе и архистратигом Михаилом, их небесным покровителем. Поэтому им не стоило большого труда, чтобы расправиться с анархической, внутренне разношёрстной и мало идейной толпой, безжалостно сминая её. Вот уже кто-то показал спину и бросился бежать, но там его принимали под свои белые рученьки товарищи милиционеры. Мятущаяся в западне толпа уже меня не просто затягивала, а рвала, обсасывала, и молола, чавкая, как мясорубка. Я почти оглох от рыков этой толпы, имеющей инстинкты пещерных людей, а может, уже и рудименты ископаемых зверей. Я даже удивлялся, почему ни у кого ещё не отросли хвосты или рога. Хотя иногда казалось, что на голове у толпы рогатые шлемы викингов. Уж больно ритмично они ухали – ни дать, ни взять шведские хоккейные фанаты. Увы, результат помутнения разума. Но удивительно. Какое бы смятение не владело толпой, она была счастлива от какого-то пьяного экстаза, самозабвенно ищущей на свою голову и сломанных носов и выбитых зубов, и заплывших фиолетовых глаз. Какое-то мгновение, я сам поддался этому ничем необъяснимому мазохистскому скотству и варварству, и не знаю, куда бы меня занесло дальше, если бы вдруг, после очередного водоворота, меня не выплюнуло наружу. Я ощутил радость пространства и свободы, как птица, выпущенная из клетки. Стеснённые прежде лёгкие глубоко впитывали воздух. Сердце заработало равномернее, качая по артериям обновлённую кровь.

Лишённый, компрометирующей меня деревяшки, я, как ни в чём не бывало, пошёл в сторону, словно нечаянный прохожий, очутившийся возле битвы олимпийцев с титанами ради праздного любопытства. Что тут удивительного? Ведь человек падок до массовых зрелищ, футбола там, гандбола. Вот я и того… Но тут до меня донеслось хриплый призывный окрик: – Эй ты, мудак! Что, съе…ся собрался? А ну шуруй сюда! Считаю до трёх. После выстрел по яйцам! Повторить?!

Остров бабочек.

Дребезжащий и коптящий из всех дыр автобус семнадцатого маршрута, раздолбанный на ухабах отчизны, быстро мчал меня с западной части Кашкино в сторону юга к моей заповедной луговине. Салон был полупустым, потому что большая часть огородников выбралась на свои дачные владения ещё утром. Нынче же почти вечер – пять часов. Теперь они возвращались в Кашкино обратным рейсом на встречных автобусах, если не оставались на даче на ночь. В нашем автобусе тоже возвращались, только не с дач, а с работы в городе в Загородный парк или ещё дальше, в Сбитнево, в Сосны, в Чилуши. Меня можно было отнести ко второй группе, но лишь отчасти, так как я хоть и возвращался с работы в школе (хотя в июне в школе, что за работа!), но направлялся я не домой, а из дома. Зачем я еду на Остров бабочек? Раньше ездил за покоем, вдохновением, озарением. Теперь еду… за надеждой? Чтобы вновь увидеть Ирину? Наверно. Даже не наверно, а точно. Но будет ли она там? Хоть бы тётя снова её снарядила на сбор земляники! Но собирать она её могла и утром. Она же гостит. Как тут подгадаешь! А если всё же встречу, вдруг она посчитает, что я нарушил запрет не искать её, и отвернётся от меня как от незнакомого. Но почему она должна обязательно так посчитать? Может, я вовсе и не ищу встречи с ней, а только решил снова посетить мою луговину. Я же ей говорил, что посещаю её довольно часто. Но кто знает, что может быть на сердце у женщины, которая знает себе цену! Ладно. Будет, что будет! Всё приму со смирением. Чего бы ни случилось, природа, куда я ныне и устремляю свои стопы, а вернее, колёса, которые к тому же и не мои, всегда выступит в качестве утешительницы. Ведь она и мать, и сестра… и возлюбленная? Какие неравноценные понятия! Мать, Сестра, Возлюбленная… Ох, уж эти мне возлюбленные! Сколько подчас от них коварства, лжи, вероломства! А ведь это одна из ипостасей Природы – Великой Матери. Допустим, это взгляд метафизический. Но и физического, поверхностного взгляда достаточно, чтобы в самом устройстве природы увидеть много страшного и порочного. Как своенравен мир её дремучий! В ожесточённом пении ветров Не слышит сердце правильных созвучий, Душа не чует стройных голосов. Сказал как-то поэт. И оказался прав. Природное начало – женское, по сути хаотичное. Мужское же начало – разумное, созидающее. Это культура и цивилизация. Только не нынешняя, ибо современная цивилизация во многом уже имеет не созидающее начало, а сокрушающее. А Природа, сколь текуча и хаотична она не была бы, всё-таки основа Жизни. Может быть, поэтому так сильны сейчас феминистические движения. Вместо Отца Творца (цивилизатора) они ставят Великую Матерь (природу). Но истина, мне кажется, посередине. И всё же, пока властвует дух гибельной цивилизации, чаша весов неравномерна, и поэтому, нас, поклонников Природы, не за что упрекать. Пока. А там, если Великая Матерь исказит лик²³ (ведь она же многолика) Софии на лик Лилит, там должно опять возобладать мужское цивилизаторское начало.

Я оглядел пассажиров автобуса. Кроме меня и прилежных работяг с заскорузлыми руками и печатью вечной заботы на лицах в салоне находилась парочка влюблённых, белобрысая длинноногая девица и коренастый ниже её на полголовы пацан. Парочка предпочла не садиться, а стоять в середине, демонстративно обнимаясь, чем вызывала осуждающие взоры пассажиров. В их глазах так и читалось: парочка! – баран да ярочка. А чего их осуждать? Они же ещё молодые. Что с них взять? Сейчас у них праздник. Будни впереди. Пускай целуются-обнимаются, лишь бы землю предков любили. Да. У них всё впереди. А у меня позади?! Я вроде ещё мхом не оброс. Только будни у меня или праздник? Я тоже типа влюблённого. У меня тоже, если так можно выразиться, семь воскресений на недели. Ку-ку! Не пора бы утихомириться, вертопрах? Семейному человеку по статусу не положено влюбляться. Он обязан вкалывать с утра до ночи на благо семейного бюджета. Да ладно. Раскаркался! Что уж я на себя так наговариваю? Всё-таки не последний отщепенец. Некоторую ответственность перед семьёй имею. И кроме школы дополнительный заработок у меня есть. И хоть зовусь Дионисом, не скачу постоянно с праздными фавнами по лугам.