Шрифт:
Несколько слов об авторе и его книге
У. Орлев (Орлевский) родился в Варшаве в 1931 году. Его отец был врачом и попал в плен к русским, когда началась война. 1939–41 годы Ури провел в Варшавском гетто со своей матерью и младшим братом. Мать его была убита, и после этого его с братом перевели в лагерь смерти Берген-Бельзен. После войны в 1945 году, У. Орлев приехал в Израиль, работал в киббуце в Галилее, учился. Он с женой и тремя детьми теперь живет в Иерусалиме.
У. Орлев написал три романа для взрослых и около двадцати книг для детей. Когда в 1981 «Остров на Птичьей улице» был впервые опубликован в Израиле, книга сразу же получила премию имени М. Бернстайна — высшую премию по детской литературе Хайфского университета. Потом эту книгу перевели на разные языки, в том числе на шведский, японский, испанский, так что можно сказать, что историю поразительно мужественного варшавского мальчика — героя этой книги узнали многие дети в разных
В Израиле по этой книге была сделана радиопередача, а потом и телеспектакль, который имел огромный успех у израильских ребят. Кроме того, за книгу «Остров на Птичьей улице» У. Орлев получил несколько литературных премий в разных странах — в Америке, Дании, Западной Германии.
Предисловие автора к английскому изданию
Представьте себе город, в котором вы живете. Представьте себе, что весь ваш город оккупирован иностранной армией, которая отделила часть жителей от остальных, скажем, тех, у кого черная или желтая кожа, или тех, у кого зеленые глаза. И представьте себе также, что эти люди не только отделены от остальных, но заключены в одном из кварталов города, обнесенном специальной стеной. Стена эта перерезает некоторые улицы, а иногда даже отдельные дома и дворы пополам. С внешней стороны все остается по-прежнему: кинотеатры, школы, ночные клубы, магазины, больницы. Однако на пропускных пунктах, которые можно пройти только по специальному разрешению, условия ужесточаются день ото дня. И, конечно, нет городского транспорта. Частные машины и троллейбусы исчезли и улицы полны «рикшами» (вид трехколесного велосипеда, который управляется водителем, сидящим сзади, а перед ним умещаются два толстых или три худых пассажира).
Если вы были богаты до оккупации, то вы и теперь можете покупать все, что пожелаете и даже, посещать ночные клубы. Но для всего этого вы должны быть очень богаты и все равно не забывать о комендантском часе. И если вы достаточно храбры или безрассудны, вы можете попытаться добывать продовольствие в других частях города, за стеной. Если вас поймают, то убьют, даже если вы маленький мальчик или девочка. Удастся избежать этого, у вас будет счастливый вечер. В следующий раз, возможно, вы наймете кого-нибудь, чтобы он выполнил для вас эту опасную работу, а вы могли бы не подвергать риску собственную жизнь. Но вы понимаете, конечно, что разница между богатым и бедным — не вопрос качества питания или одежды. Это вопрос жизни и смерти, ибо у богатого всегда есть еда, а бедный умирает с голоду и никто не может ему помочь. Я помню мою мать, которая отказывалась выйти на улицу, потому что не могла перенести голосов детей, умоляющих о хлебе, а у нее ровным счетом ничего не было, чтобы им дать. Ее главной заботой были я и мой брат, и каждый кусочек хлеба, отданный кому-то другому, означал, что хлеба не достанется кому-то из нас. И я помню, как однажды, по пути в «школу» (в действительности, это была комнатушка с тремя учениками и одним учителем) какой-то человек выхватил у меня из рук сумку с бутербродом и тут же проглотил бутерброд вместе с бумагой и шнурком, которым пакет был перевязан. Меня потрясло, как он умудрился заглотать все — бумагу еще понятно, но шнурок? А после два прилично одетых господина побили его, ведь он украл еду у прилично одетого ребенка.
Разумеется, люди продолжали влюбляться и ссориться. Даже дети… И были дни рождения, и магазины игрушек и кондитерская, которая принадлежала моей тете, так что я получал что-то вкусное каждый день. Но был там и парнишка, который лежал долгое время на другой стороне улицы напротив кондитерской — лежал, пока не умер.
В один прекрасный день оккупационные власти решили очистить от людей квартал за стеной. Выслать их куда-то. Сегодня мы знаем, что они были отправлены в лагеря смерти. Со временем и мы, жившие там, узнали об этом. Но не с самого начала. Было невероятно трудно поверить, что такой цивилизованный народ, как немцы, способен совершить подобное. В это трудно было поверить даже тогда, когда нам рассказали обо всем те, кто там был и кому удалось бежать. Город, в котором я жил, назывался Варшава, а квартал, обнесенный стеной, назывался гетто. Я пробыл там все время, пока длилась Вторая мировая война… Но вернемся в наш воображаемый город.
Вдруг люди начинают исчезать из него. Они берут только маленький чемоданчик или рюкзак, а все прочее оставляют. Их дома — мебель, одежда, книги — выглядят так, как будто хозяева на месте. Входные двери открыты — таков приказ. Только в домах никто не живет. Ни собака, ни кошка, потому что некому их кормить и они давно уже сбежали в другие части города.
Еще одна вещь, которую вы там не найдете, — это радиоприемники. Они были запрещены еще в самом начале оккупации. Телевизор тогда, как известно, еще не был изобретен.
Оккупанты хотели присвоить все, что оставили жители опустевших домов. Они прекратили строить стену, но продолжали держать охрану на контрольно-пропускных пунктах. Со стороны гетто выглядело как город-призрак. Только кое-где сохранилось несколько крошечных островков жизни —
Моя тетя, младший брат и я жили в таком доме до тех пор, пока фабричным рабочим разрешали жить вместе с их детьми. Потом моя мама погибла. Я помню, как тетя послала меня с двумя мужчинами, которых я знал, поискать уголь в опустевших домах на покинутой улице. В те дни мы еще топили зимой печи углем в комнатах и на кухнях. Точно так, как вы прочтете об этом в этой книге, я пробегал из дома в дом по чердакам и по проходам между стенами и припадал к земле, когда перебегал через улицу. Мы искали уголь, но на обратном пути я смотрел, где детские комнаты и, если те двое мужчин, что были со мной, не видели, я входил и быстренько высматривал книги и марки для моей коллекции. Я не мог набирать много, ведь у меня за спиной был мешок с углем; и все же каждый раз мне удавалось вернуться с новым маленьким сокровищем, которое делало глаза моего брата зелеными от зависти. Я отдавал ему, конечно, все дубли и книги, но только после того, как прочитывал их сам. «Робинзон Крузо» был одной из книг, найденных таким образом.
Обратимся теперь к той книжке, что у вас в руках. Вымершая территория, о которой вы здесь прочтете, это и есть гетто. Но это не Варшавское гетто, существовали тогда и другие. Но и в этом гетто тоже нечего есть тем людям, которые в нем еще остаются. Алекс, герой моего рассказа, скрывается в развалинах разрушенного бомбежкой дома почти с самого начала войны, хотя другие дома вокруг уцелели и полны разного добра. Этот дом мало чем отличается от пустынного острова, но именно в нем Алекс дожидается возвращения своего отца. Ждать приходится так долго, что Алекс уже почти перестает верить в его возвращение. Он вынужден долгие месяцы заботиться о себе сам и добывать все необходимое для жизни в окрестных домах, подобно Робинзону Крузо, который соорудил и собрал необходимые ему вещи из обломков кораблей, выброшенных бурей на берег. Разница в том, что Алекс не мог ничего выращивать на своем «острове», потому что вынужден был скрываться, и питьевой воды ему тоже негде было взять. Но Алекс мог наблюдать остальной мир через бинокль из своего убежища, потому что развалины дома, где он прятался, возвышались над стеной, ограждавшей безлюдное гетто. Сквозь линзы бинокля он видел людей, которым не приходится скрываться так, как ему, хотя они и должны подчиняться жестоким законам немецкой оккупации. Он видел своих сверстников, идущих в школу каждое утро, и хотя казалось, что они совсем рядом, они были от него так же далеко, как ближайшая обитаемая земля от острова Робинзона Крузо. У Алекса не было никого, подобного Пятнице, только маленький белый мышонок — Снежок. Впрочем, нет, у него было еще кое-что: у него была надежда. Потому что он ждал в своем укрытии отца…
Тайна моего отца
Ночью я неожиданно проснулся. Отец сидел на полу. Около его ног горела свеча. Я чувствовал страшную усталость: мне снился сон, который я не досмотрел до конца. Я закрыл глаза в надежде снова погрузиться в сон. Иногда это удается. Правда только в тех случаях, когда пробуждение не было окончательным. Мама говорила, что можно досмотреть сон, если во время пробуждения не смотреть в окно. Но сейчас в окне ничего не было видно, так как на улице было темно.
Что-то волновало меня. Чем это отец занимается на полу? Какими-то маленькими железками. Я понял это по звуку. Он гладил их и осматривал со всех сторон и только потом увидел, что я сижу на кровати. От неожиданности он прикрыл их руками, как будто хотел скрыть от меня. Но я сразу понял, что это. Я увидел дуло и курок. У моего отца был пистолет! Тут я окончательно проснулся. Неужели он собирается убивать немцев?
Мама не вернулась. Она пошла навестить своих товарищей по сионистской организации в гетто «А» и не вернулась. Это было неделю назад, а может быть, и десять дней. Я не считал. Мне было слишком грустно считать. Сначала мы думали, что ее направили на работу куда-нибудь поблизости. Потом стали думать, что ее на несколько дней отправили куда-то подальше. В конце концов решили, что ее угнали в Германию. Но на наш запрос в Красный Крест оттуда пришло очень мало писем, и мы терялись в догадках, действительно ли они пришли из Германии, или их просто кто-то написал на месте.
Отец внимательно посмотрел на меня и убрал руки, прикрывавшие разобранный пистолет. Я открыл было рот, чтобы задать вопрос, но он приложил палец к губам.
Наверно, это из-за семейства Грин, которое спало сейчас в соседней комнате нашей общей квартиры. Я встал с кровати, подошел к нему и сел на пол около горевшей свечи.
— Это настоящий пистолет? — шепотом спросил я.
— Да, — сказал отец и улыбнулся.
Как будто и так не было ясно! Просто этому трудно было поверить. Я не слышал, чтобы у кого-нибудь из наших соседей был пистолет. Даже если у кого-то в гетто и были пистолеты, таких людей было очень мало. Может быть, двое или трое. Если сказать честно, я просто ни разу об этом не слышал. Такие вещи держали от детей в секрете.