Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)
Шрифт:
Чувствуя, что Фламмери может натворить непоправимое, вмешался Егорычев:
— Поймите, Гамлет, этот джентльмен подарил, подарилим эти несчастные булавки. Они не украли. Им нужно вернуть булавки. Это их булавки.
— Но этого не может быть, сэр! — снова воскликнул Гамлет в величайшем недоумении, и остальные его товарищи возмущенно зашумели. — Тут что-то получилось не так! Эти люди никак не заслужили дополнительных подарков. Это в высшей степени непонятно и несправедливо!
— Предоставьте мне знать, сэр, что такое справедливо и что такое несправедливо! — гаркнул Фламмери. — Мообс!
Фламмери что-то
— Разделите между ними эту дрянь, — сказал Фламмери. Отщепенцам Нового Вифлеема развязали руки, и Мообс добросовестно распределил между ними ленты.
Если бы сейчас, среди ночи, вдруг засветило солнце, если бы океан и небосвод вдруг поменялись местами, если бы злополучные булавки превратились в змей и с шипеньем уползли в кусты, это не так огорошило бы островитян, как то, что самых презренных и недостойных жителей Нового Вифлеема дважды, неизвестно за что и вопреки всем представлениям о чести и справедливости, выделили из всех их односельчан. Впрочем, и лучшие из лучших пользовались на острове Разочарования одинаковыми правами и благами, наравне с их остальными соплеменниками.
— И не подумайте только отбирать у них мои подарки! — угрожающе промолвил Фламмери. — Раз они получили подарки, значит так надо! Понятно?
— Нет, не понятно, сэр, — честно отвечали островитяне, далекие от дипломатии. — Но нам очень хотелось бы понять.
— Мозги у вас имеются?
— Имеются, сэр.
— Сомневаюсь. Но если они у вас действительно в наличии, то потрудитесь напрячь их. Теперь слушайте: вы ошибаетесь в этих людях. Они несравнимо лучше, чем вы о них говорили. Они несравнимо лучше самого лучшего из вас. Это говорю вам я, белый человек, пришедший на ваш остров, чтобы научить вас истинной вере Христовой, научить добру и смирению, без которых нет царства небесного. Как сказано царем Давидом, книга первая, псалом тридцать четвертый: «Придите, дети, послушайте меня: я вас научу страху господню…» Ну как, теперь понятно?
— Нет, сэр, все еще непонятно, — доверчиво отвечали островитяне, подавленные ссылкой на Книгу псалмов. — Еще непонятно, но мы будем очень стараться, чтобы понять.
— Ну и убирайтесь и вознесите благодарение господу за то, что он вовремя удержал мою руку.
Негры гуськом потянулись в обратный путь. Шлепанье их босых пяток быстро удалялось во мраке тропинки, покуда окончательно не растворилось в мирной тишине ночи.
— Поразительно! — промолвил Егорычев. — Делать подарки черт знает кому назло порядочным островитянам!
— Мои чувства могут быть понятны только верующим христианам, сэр!.. Милость к падшим, сэр! — с чувством ответил ему Фламмери.
— Милость к падшим! — фыркнул Егорычев. — Скажите лучше — заигрывание с подонками здешнего населения.
— Хорошо, — сказал Фламмери. — Считайте это моим капризом. Цератод, осторожно промолчавший всю эту сцену, ограничился при последних словах американца улыбочкой, которую и Фламмери и Егорычев могли одинаково воспринять как одобрение их точки зрения.
— Вы знаете, как их зовут, этих четырех молодчиков? — зевая прервал наступившее молчание Мообс. — Ах да, я уже вам рассказывал… Кстати, мистер Фламмери, эти герои кино просили передать вам, что они обязаны вам жизнью и никогда этого не забудут.
Смит молчал. Ему не нравилось то, что сделал Фламмери, и было неясно, как к этому отнесся его земляк и коллега по профсоюзу транспортников и неквалифицированных
Ночь была великолепна, но время близилось к двенадцати и надо было ложиться спать, а перед этим сговориться насчет текста радиограммы, которую Егорычев должен был передать сегодня ночью на русском языке.
Они вернулись в пещеру. После свежего воздуха ударило в ноздри острым запахом керосиновой лампы.
В обсуждении — раньше всего было продумано наиболее безопасное и удобное время передачи — приняли участие все пятеро спасшихся с «Айрон буля». Потом Сэмюэль Смит пошел на вахту — охранять подступы к лужайке.
Принято было предложение Егорычева — передавать радиограмму ровно в двадцать четыре ноль ноль. В Москве в это время пять утра.
Сложнее оказалось с текстом. Фламмери и Цератод, при полной, конечно, поддержке Мообса, настаивали сначала, чтобы в радиограмме было ясно сказано: капитан Роберт Фламмери из Филадельфии, майор Эрнест Цератод из Ливерпуля, капитан-лейтенант Константин Егорычев из Москвы, Джон Бойнтон Мообс из Буффало и кочегар Сэмюэль Смит, спасшиеся с британского военного транспорта «Айрон буль», находятся примерно в таком-то районе южной Атлантики, о чем просят сообщить их родным (о командовании вопрос даже не возникал) и ждут присылки за ними корабля или самолета.
Егорычев был против. Он считал, что радиограмму такого содержания послать следует, но не сразу, а дней через пять, так как она все же будет сравнительно доступна расшифрованию. А надо для начала посылать такую радиограмму, которая могла бы быть по-настоящему понята только в Советском Союзе. После пяти-шести дней, в течение которых советским командованием будут приняты надлежащие меры, быть может через союзное командование, можно будет послать и вторую радиограмму с тем содержанием, которое было предложено Цератодом и Фламмери с Мообсом. Если в ней даже, паче чаяния, и разберутся немцы, то все же у союзного командования будет почти неделя форы. К тому же за это время немцы успеют еще поглубже завязнуть на фронте и им станет еще сложнее принять какие-либо меры в отношении острова Разочарования. Хочется поскорее дать о себе знать родным? Безусловно. Ему тоже: и родным и командованию. Но лучше же, право, потерпеть лишних пять — шесть дней и дождаться своих, нежели на пять дней раньше столкнуться носом к носу с гитлеровскими молодчиками.
Какой он предлагает текст? Ему пришел в голову припев из песни его родного батальона морской пехоты. Вместе с подробной подписью Егорычева он, бесспорно, наведет советское военно-морское командование на верный след.
С Егорычевым согласились, но не без некоторого раздражения. И не столько огорчало, что не прошел их текст (Егорычеву удалось убедить их в своей правоте), сколько то, что уже в который раз приходилось принимать его предложение. Хорошо еще, что при этом не присутствовал Смит.
От огорчения Фламмери и Цератод завалились спать. Мообс остался бодрствовать, чтобы вертеть рукоятку генератора, а Егорычев присел за дощатый, крытый клеенкой столик, чтобы записать заранее текст, и очень хорошо сделал. В ходе записи выяснилось, что он от волнения позабыл несколько знаков. Пока он их вспоминал, пока записал и вторично проверил написанное, часы барона Фремденгута, висевшие над столиком на тонкой золотой браслетке, показали без двух минут полночь.
— Давайте крутите, Мообс! — сказал Егорычев, уселся поудобней перед передатчиком и взялся большим и указательным пальцами правой руки за телеграфный ключ.