Остров
Шрифт:
– Затопчи ее, затопчи, – поддразнивая, пропел Уилл.
– Ваш совет хорош, – засмеялась Сьюзила. – Но бывают случаи, когда «Танец ракшасы» не годится.
Вдруг лицо ее осветилось озорной улыбкой и без всякого предупреждения она довольно сильно ткнула своего собеседника в ребро.
– Готово! – сказала она. – Теперь я чувствую себя лучше.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Сьюзила завела мотор, и они поехали – сначала вниз, к объезду, а потом вверх, мимо другого конца деревни по направлению к Экспериментальной станции. Сьюзила остановилась возле небольшого бунгало под соломенной крышей. Преодолев шесть ступеней, они вошли на веранду
Налево, у широкого окна, висел гамак, прикрепленный к деревянным столбам по обе стороны ниши.
– Это для вас, – указала Сьюзила на гамак, – ногу можно положить повыше, чтобы устроиться поудобней.
Когда Уилл расположился в гамаке, она пододвинула плетеный стул и, сев рядом, спросила:
– О чем будем беседовать?
– О добре, красоте и истине? Или, может быть, – он усмехнулся, – о злом, безобразном и еще более истинном?
– Мне кажется, – сказала она, игнорируя его попытку острить, – мы можем продолжить наш прошлый разговор. Мы тогда говорили о вашей жизни.
– Да, именно это я имел в виду, предлагая поговорить о дурном, безобразном и еще более истинном.
– Вы демонстрируете манеру речи, или действительно желаете поговорить о себе?
– Да, мне этого отчаянно хочется, – уверил Уилл собеседницу. – Хочется говорить о себе настолько отчаянно, что я предпочитаю молчать. Отсюда, как вы, вероятно, заметили, мой неослабевающий интерес к искусству, науке, философии, политике, литературе – к чему угодно, только не к тому единственному, что действительно важно.
Они долго молчали. Потом, будто случайно вспомнив, Сьюзила заговорила о соборе в Уэльсе, о галках и белых лебедях, плывущих поверх отраженных в воде облаков. Вскоре Уилл ощутил, что он тоже плывет куда-то.
– Я чувствовала себя очень счастливой, пока жила в Уэльсе, – проговорила Сьюзила, – на удивление счастливой. Вы, наверное, тоже были там счастливы?
Уилл ничего не ответил. Он вспоминал о днях, проведенных в зеленой долине много лет назад, еще до того, как он и Молли поженились, до того, как они стали любовниками. Какое спокойствие! Какой целостный, живой, не тронутый червями мир свежей травы и цветов! Там он вновь почувствовал себя юным, как когда-то, еще при жизни тети Мэри. Она была единственной, кого он действительно любил – и теперь в Молли он нашел ее преемницу. Какое благословение! Любовь приобрела иное звучание, но мелодия, богатая и тонкая, была та же. А потом, в четвертую ночь, Молли постучала в стенку, разделявшую их комнаты; дверь ее оказалась незапертой и в темноте он нашел путь к ее кровати – Где Сестра Милосердия, добросовестно обнажившись, попыталась сыграть роль Пылкой Супруги – и потерпела катастрофический провал.
Внезапно, как это бывало едва ли не каждый день, послышалось громкое завывание ветра, и дождь яростно забарабанил по листве. Через несколько секунд капли громко застучали по стеклу. И также стучали они в окна, когда в своем кабинете он разговаривал с Молли в последний раз.
– Ты действительно этого хочешь, Уилл?
Боль и стыд заставили его вскрикнуть. Он закусил губу.
– О чем вы думаете? – спросила Сьюзила. Но он не просто думал. Он видел Молли, слышал ее голос.
– Ты действительно этого хочешь, Уилл?
И сквозь шорох дождя он услышал собственный ответ:
– Да, я так хочу.
Яростный стук дождя в стекла – здесь, или там? – чуть поутих и перешел в шорох.
– О чем
– О том, что я сделал с Молли.
– И что же вы сделали с Молли?
Уилл по-прежнему не отвечал, но Сьюзила не отступалась:
– Скажите мне, что вы с ней сделали.
Окна задрожали от резкого порыва ветра. Дождь полил с новой силой – еще более яростный, чем прежде; казалось, он шел лишь затем, чтобы пробудить нежелательные воспоминания и принудить к рассказу о постыдных вещах, о которых любой ценой следовало молчать.
– Расскажите.
С неохотой, преодолевая себя, Уилл начал рассказывать.
– Ты действительно хочешь этого, Уилл?
Да, из-за Бэбз – Господи, помилуй! – из-за Бэбз, хотя это просто невероятно! – ему действительно хотелось, чтобы Молли ушла – и она ушла в дождь.
– В другой раз я увидел ее уже в больнице.
– И все еще шел дождь?
– Да, шел дождь.
– Такой же сильный?
– Да, почти такой же.
Нет, это не шум тропического ливня, но упорный стук лондонского летнего дождя в окна маленькой больничной палаты, где лежала умирающая Молли.
– Это я, – сказал он сквозь шум дождя, – Уилл.
Никакого отклика; и вдруг рука Молли, которую он держал, слегка шевельнулась в его руке. Едва заметное усилие и, через минуту, полная безжизненность.
– Повтори все это снова, Уилл.
Он покачал головой. Это было слишком больно, слишком унизительно.
– Повтори снова. Это единственно возможный путь.
Сделав над собой громадное усилие, он заставил себя пересказать с самого начала всю эту ненавистную историю. Хотел ли он этого действительно? Да, хотел; хотел сделать ей больно; возможно, даже хотел ее смерти. Все ради Бэбз – или пусть мир рухнет. Но, конечно же, не его мир, а мир Молли, вместе с жизнью, которая создала ее мир. Ему хотелось разрушить этот мир ради изысканного аромата в темноте, ради мускульных рефлексов, ради непомерного наслаждения, ради всех этих совершеннейших и одуряюще бесстыдных приемов.
– До свидания, Уилл. – Дверь закрылась с тихим, сухим щелчком.
Уилл хотел вернуть ее. Но любовнику Бэбз припомнились приемы и рефлексы, запах мускуса и агония блаженства. Стоя у окна и вспоминая все это, он смотрел, как машина поехала под дождем и свернула за угол. Постыдное торжество овладело им! Наконец-то он свободен. Свободней и быть нельзя, как выяснилось через несколько часов в больнице. Слабое пожатие пальцев было последней весточкой любви. И вдруг сообщение оборвалось. Рука безжизненно замерла, и – к его ужасу – дыхание прекратилось.
– Умерла, – прошептал он, чувствуя, что задыхается, – умерла.
– Предположим, здесь вашей вины не было, – сказала Сьюзила, нарушая долгое молчание. – Предположим, Молли умерла неожиданно, без вашего ведома. Разве это не было бы так же ужасно?
– Что вы имеете в виду? – спросил Уилл.
– Я думаю, чувство вины – это не главное. Смерть, смерть как таковая – вот что вас ужасает. – Сьюзила подумала о гибели Дугалда. – Непостижимое зло.
– Бессмысленное, – повторил он. – Вот почему мне пришлось стать профессиональным наблюдателем экзекуций. Именно потому, что это бессмысленнейшая, совершенно чудовищная жестокость. Следовать за запахом смерти из одного конца планеты в другой. Словно гриф. Милые, довольные жизнью люди даже не подозревают, что представляет собой мир. Не только во время войны, но всегда. Всегда.