Остров

Хаксли Олдос

– Я не убеждаю вас, – сказала Сьюзила, – а просто привожу совет, который давали мудрецы от Гаутамы до старого раджи включительно. Начните с того, чтобы осознать, за кого вы себя принимаете. Я помогу вам.

Уилл пожал плечами:

– Каждый считает себя чем-то уникальным, центром всей вселенной! Но в действительности всякий представляет собой попросту небольшое препятствие неустанному процессу энтропии.

– Да, это первая половина послания Будды. Преходящесть, непостоянство души, непрерывное горе. Но Будда на этом не остановился: послание имеет вторую половину.

Это временное замедление энтропии – чистейшая, неразбавленная Тождественность. Отсутствие неизменности в душе также является проявлением природы Будды.

– Отсутствие души – да, с этим легко совладать. Но что вы скажете о раке, о медленной деградации? О голоде, о перенаселенности, о полковнике Дайпе? Они также являются чистейшей Тождественностью?

– Конечно. Но, к сожалению, людям, которые вовлечены в это разнообразие зол, трудно обнаружить в них природу Будды. Для всеобщего просветления необходимы социальные реформы и предварительная подготовка.

– Но, несмотря на общественное здоровье и социальные реформы, люди все-таки умирают – даже на Пале, – иронически добавил Уилл.

– Вот почему следствием общественного благосостояния должна быть дхьяна – все йоги жизни и смерти, ибо вы должны знать, даже в предсмертной агонии, кем вы, несмотря на все, действительно являетесь.

На веранде послышались шаги, и детский голос позвал:

– Мама!

– Я здесь, дорогая, – обернулась Сьюзила. Дверь распахнулась, и в комнату вбежала Мэри Сароджини.

– Мама, – выпалила она, задыхаясь, – они сказали, ты должна прийти сейчас же. Из-за бабушки Лакшми. Она...

Заметив Уилла, лежащего в гамаке, девочка осеклась:

– Ой! Я не знала, что вы здесь.

Уилл, ничего не говоря, помахал ей рукой. Девочка мельком ему улыбнулась и вновь обратилась к матери:

– Бабушке Лакшми вдруг стало очень плохо, а дедушка Роберт сейчас на Высокогорной станции, и они не могут ему дозвониться.

– Ты все время бежала?

– Да, но не там, где тропинки слишком крутые.

Сьюзила обняла и поцеловала девочку, а потом проворно и деловито поднялась со стула.

– Я иду к матери Дугалда, – сказала она.

– Она... – Уилл взглянул на Мэри Сароджини, а потом опять на Сьюзилу. – Является ли смерть табу? Можно ли упоминать об этом при ребенке?

– Умирает, вы хотите сказать?

Уилл кивнул.

– Мы все этого ждали, конечно, – сказала Сьюзила, – но только не сегодня. Сегодня утром ей было немного лучше. – Сьюзила покачала головой. – Что ж, мне надо идти, чтобы стоять рядом – даже находясь в другом мире. Хотя это, конечно, не другой мир. Не настолько другой, как вам представляется. Нам придется прервать беседу, но, думаю, еще будет возможность поговорить. Кстати, что вы собираетесь делать? Можете остаться здесь. Или – хотите – я отвезу вас к доктору Роберту? Можно также поехать со мной и Мэри Сароджини в больницу.

– В качестве профессионального наблюдателя казней?

– Нет, но в качестве человеческого существа, которому необходимо знать, как жить и как умирать, – с чувством проговорила Сьюзила. – Необходимо знать так же, как и всем нам.

– А

может, и более, чем всем остальным. Но не помешаю ли я?

– Тот, кто не мешает себе, не помешает и другим.

Она взяла его за руку и помогла выбраться из гамака. Две минуты спустя они уже ехали мимо пруда лотосов и огромного Будды, медитирующего под капюшоном кобры, и – мимо белого буйвола – через главные ворота Станции. Дождь кончился, и в зеленом небе огромные облака блистали, словно архангелы. Предзакатное солнце лучилось со сверхъестественной яркостью.

Soles occidere et redire possunt;
nobis cum semel occidit brevis lux,
nox est perpetua una dormienda.
Da mi basia mille.[37]

Вечерняя заря и смерть; смерть и поцелуи; поцелуи – и за ними рождение и смерть множества поколений, наблюдающих восходы и закаты.

– Что говорят умирающим? – спросил Уилл. – Им тоже велят поменьше задумываться о бессмертии и просто продолжать свое дело?

– Да, если вам угодно. Именно так им и говорят. В продолжении осознания и состоит искусство умирать.

– И вы учите этому искусству?

– Я бы определила это несколько иначе. Мы помогаем умирающим в искусстве жить. Понимать, кто вы в действительности, осознавать всеобщую, надличностную жизнь, которая выражает себя через нас, – вот в чем состоит искусство жизни. И мы помогаем умирающим именно в этом искусстве – до самого конца. А может быть, и после конца.

– После конца? – переспросил Уилл. – Но вы только что сказали, что умирающим не следует думать об этом.

– Да, им не надо об этом думать. Им предстоит пережить это как опыт, и наша задача состоит в том, чтобы помочь им. Если только, – заметила она, – внеличностная жизнь продолжается, когда личность умирает.

– А как вы сами считаете?

Сьюзила улыбнулась.

– Как я сама считаю, это неважно. Дело тут в моем внеличностном опыте – и при жизни, и в момент смерти, а возможно, и после смерти.

Машина подъехала к стоянке, и Сьюзила выключила мотор. Пешком они вошли в деревню. Рабочий день закончился, и на главной улице было столько народу, что они едва протискивались сквозь толпу.

– Я сначала сама туда пойду, – объявила Сьюзила. – А вы приходите через час. Но не раньше.

Ловко прокладывая путь среди гуляющих, Сьюзила вскоре исчезла из виду.

– Тебя оставили за старшую, – с улыбкой обратился Уилл к девочке. Мэри Сароджини с серьезным видом кивнула и взяла его за руку:

– Пойдем поглядим, что сейчас происходит на площади.

– Сколько лет твоей бабушке Лакшми? – спросил Уилл, пробираясь вслед за девочкой по многолюдной улице.

– Не знаю, – сказала девочка. – На вид очень много. Но, может быть, это потому, что она больна раком.

– А ты знаешь, что такое рак?

Мэри Сароджини знала все в точности.

– Это когда какая-то клетка забывает об остальных клетках тела и ведет себя как сумасшедшая – разрастается и разрастается, как если бы кругом никого не существовало. Иногда против этого можно что-то предпринять. Но чаще всего опухоль увеличивается до тех пор, пока человек не умирает.