Остров
Шрифт:
Ужинали гречей с сосисками и вытащенным из кладовки лечо, купленным по большому случаю, но которое никому тогда не понравилось. Оказалось удивительно вкусно. Чай был с сушками, тоже объеденье, особенно, если капелюшку сливочного масла намазать поверх. Поблескивали вымытые полы. В открытую форточку залетали звуки улицы, там, во внешнем, темнеющем мире тарахтели автомобили, шумел ветер и звенели голоса.
– Мам, пап, а что дальше? – спросил Игорь.
– Я думаю, пока не стоит торопить события, – сказал Лаголев. – Вообще-то еще и дня не прошло, сын.
–
– Неделя! – выдал Игорь.
Лаголев кивнул.
– Знакомое дело. Событийный эффект. Я об этом читал.
– Просвети, пожалуйста, – попросила Натка.
– Ну, что ж, – Лаголев поерзал, подбирая себе позу рассказчика, – представь, что ты сидишь в тюрьме…
– Интересное начало, – фыркнул сын.
– Ну, да, – улыбнулся Лаголев. – Но ты представь. Ты сидишь в тюрьме и кормят тебя раз в день. И больше ничего не происходит. То есть, один раз в день включается свет, тюремщик приносит тебе миску, – он посмотрел в тарелку, – скажем, гречневой каши, ты ешь, потом свет выключается, и, собственно, больше ничего не происходит. Что делается снаружи, тебе не слышно.
Каша съедена. Поговорить не с кем. И так изо дня в день. Но вдруг через какое-то время к тебе в камеру набивается целый ворох тюремщиков, одни красят стены, другие вешают гирлянды, третьи танцуют и поют, и ко всему этому кормят тебя завтраком, обедом и ужином, состоящими из доброго десятка самых экзотических блюд. Что получится в результате?
– Заворот кишок, – сказал Игорь.
– Нет. Ну, может быть, но я не об этом. В результате мозг получает слишком много информации, которая грозит, грубо говоря, обрушить, перегрузить систему. Поэтому он начинает разносить событийный ряд во времени.
Это не происходит так, будто ты начинаешь считать, что завтраком тебя кормили неделю назад, а обедом – в прошлый четверг. Ну а тюремщики скакали перед тобой с понедельника до среды. Нет. Весь массив полученной и избыточной, несущей эмоциональную, стрессовую нагрузку информации мозг как бы отодвигает от себя подальше, на периферию системы, и не просто так, а для дальнейшего и вдумчивого анализа. В результате создается спасительная иллюзия, что события произошли не в узком промежутке времени, не сегодня, не сейчас, а длятся уже, как минимум, несколько дней.
– Ты понял что-нибудь? – повернулась Натка к сыну.
– Нет, – честно ответил Игорь.
– А зачем спросил?
– Ну, так.
– Теперь знай, что отец у тебя весьма начитан.
– Я не зря сижу в журнальном киоске! – гордо сказал Лаголев. – «Плейбой», «Бурда моден» и «Огонек» – мои бессменные учителя.
– Эй! – воскликнул Игорь. – Мам! Это же ты спросила, а не я!
– Тебе завтра к семи? – спросила Натка, раскладывая постель.
Лаголев снял рубашку.
– Да, но я встану пораньше, – сказал он. – Минут сорок пешком, и я на рынке.
За окнами было темно. В комнате горел ночник, обозначая себя бледно-желтым пятном на стене.
– Возьмешь сосиску на завтрак? – спросила она.
Лаголев приспустил штаны.
– Объесть сына? Раньше мне такое никто не предлагал.
Натка рассмеялась.
– Ну хотя бы сделай себя яичницу. Там еще два яйца есть.
– Это намек? – спросил Лаголев, оставшись в темно-синих семейных трусах. Одна бровь его приподнялась в удивлении. – Сосиска и два яйца. Я в смущении.
Он прикрыл пах руками.
– А я думала, ты – лев, – сказала Натка.
– Я – лев! – подтвердил Лаголев.
Он убрал руки. Под ними обнаружилось, что ткань трусов спереди существенно натянулась. Вот что делают разговоры о завтраке!
– О!
– Тс-с-с, – прижал палец к губам Лаголев. – А то Игорь скажет, что он все слышит!
– А я плохо, но вижу.
– Мне приблизиться?
– Нет, Сашка, снимай уже трусы.
– Серьезно? А у тебя не случится так называемого событийного эффекта?
– А у тебя? – спросила Натка и приподняла сорочку к животу.
Под сорочкой у нее ничего не было. Лишь слегка темнел лобок.
– Е!
Лаголев икнул. Трусы полетели на пол. Поцелуй был долгим. Натка пахла шампунем и чуть-чуть зубной пастой. Сорочка только мешала и поэтому заслуженно отправилась в эротическое путешествие к дивану.
В субботние и воскресные дни рынок оживал рано. С грузовиков и рефрижераторов выкладывались на тележки мясо, рыба, овощи, фрукты и ягоды, сами же продавцы или их подручные раскатывали товары к лоткам, к столам и витринам, раскладывали пирамидками, рядами, горками, зелень сбрызгивали водой, помидоры, сливы, яблоки протирали тряпочками, чтоб блестели в свете высоких ламп. Выходные приносили основную выручку, поэтому старались подбирать помидорку к помидорке, огурец к огурцу, отщипывали и выбрасывали гнилые виноградины.
Даже открывались на час раньше, не в девять, как обычно, а в восемь. Все для покупателя, все для клиента.
Кярим Ахметович уже стоял у стола номер тридцать четыре, перебирал огурцы в выставленном ящике, качал головой. Вокруг происходило деловитое шевеление, стелились бумага и полотно, ставилась внаклон фанера, глухо постукивали на неровностях колеса тележек. Перекрикивались продавцы и птицы под фермами. Небольшие желтые дыни смотрели на бледных потрошенных кур, а те в свою очередь таращились на ранние иранские груши.
– Доброе утро, Кярим Ахметович.
Подойдя, Лаголев достал с полки под столом халат.
– А-а! Александр! – изобразил полнейшее радушие хозяин места. – Ты вовремя сегодня. Ай, молодец!
– Спасибо, – сказал Лаголев.
Взяв пластиковое ведерко, он сходил в туалет и набрал воды, затем несколько минут под пристальным взглядом Кярима Ахметовича оттирал прилавок от грязи и овощного сока. После острова все было легко.
Кярим Ахметович засопел. В сопении слышались недоумение и растерянность.