Острова и капитаны
Шрифт:
Гаю было ясно, что рассказал Толик не все. Только основные эпизоды. Но и этого хватило, чтобы задуматься. Особенно о горькой судьбе Головачева, которого бросил и забыл Резанов.
— Зря он застрелился…
— Это мы понимаем. А он не понимал. Думал, что единственный выход, — сказал Толик.
— И никто не остановил…
— Не успели… Об этом и речь… Конечно, в повести хватало и приключений, и бурь, но главная мысль, по-моему, о человеческой вине.
— Как это?
— Вот так… Часто люди виноваты
— И что тогда делать? — испуганно спросил Гай.
— Жить… Это, собственно, и была повесть о жизни и смерти. О том, что жить надо по-человечески, если даже тяжело. А если умирать, то и тогда думать о других… Мне кажется, Курганов хотел сказать, что Головачев умер просто ради смерти, а капитан Алабышев — ради жизни.
— Алабышев?
— Ох, я же эпилог-то еще не рассказал!.. Помнишь, в самом начале я говорил о кадетике Егоре Алабышеве? В эпилоге он — капитан-лейтенант. Крымская война, он приехал в Севастополь…
«Совпадения какие, — подумал Гай. — Алабышев был здесь, «Крузенштерн» здесь, мы здесь…» И Толик понял его:
— Все в жизни переплетается… Я, когда читал про Алабышева, думал, что он похож на отца. То есть отец на него. Так казалось. Я ведь отца почти не помнил…
Гай виновато подумал, что, размышляя о совпадениях, забыл о дедушке.
— А разве Алабышев тоже погиб?.. Ах да, ты же сказал…
— Он погиб не на бастионе, а на улице, спасал ребятишек. Они играли в снежной крепости, Алабышев случайно там оказался, а в крепость влетела английская бомба. Точнее, артиллерийская граната, деваться некуда. Алабышев на гранату — грудью…
«Да что же это такое, — подумал Гай, — целый день про одно и то же, как нарочно!»
— А почему — граната? — сумрачно спросил он.
— Так небольшие круглые снаряды назывались. С запальными трубками…
Продолговато-круглый рубчатый снаряд с медной трубкой запала Гай словно ощутил в своей ладони. И сказал ему мысленно: «Чтоб ты провалился к чертовой бабушке! Знал бы, дак не связывался…» Но вспомнилась не только граната. Еще и ее хозяин — пулеметчик. Он — упрямый и жестко-неустрашимый — соединился в мыслях Гая с капитан-лейтенантом Алабышевым, хотя, казалось бы, ничего похожего не было. Нет, было… Бесстрашие.
И с горьким откровением, со злостью на себя Гай сказал:
— А я сегодня струсил. Вот.
— Да ну… — осторожно проговорил Толик. Видно, почувствовал, как задеревенело плечо Гая.
— Да! Вот так, — выговорил Гай. Хотелось очистить душу. — Мы играли в войну, а там, в камнях, залег пулеметчик. Я гранатами промазал. Все думали, что я сам кинусь на пулемет… а я не пошел. Надо бросаться вперед, а я лежу…
Толик помолчал. И медленно произнес:
— Наверно, ты не струсил, Гай. Ты задумался. Для всех была игра, а ты стал думать: а что, если бы это всерьез? Так?
— Ты откуда знаешь?!
— Знаю. Не с тобой
— Нет, я не думал, что это всерьез, — вздохнул Гай. Но теперь он, кажется, понимал, что его остановило перед пулеметным гнездом. «Если бы кинулся — значит, будто обещание дал: когда по правде такое случится, сделаю так же», — подумал Гай. И вспомнил — но ведь сколько раз в войну играли: «Тах-тах, ты убит! Ура, в атаку!.. Ты убит, я убит, все убиты!»
«Тогда просто не думал про такое, — сказал он себе. — А в этот раз пришло в голову…»
Почему пришло? Может, потому, что видел обкатанные морем осколки костей? Может, потому, что в глубине души все время он помнил о дедушке — даже тогда, когда казалось, что забыл?
— Я не знаю, смог бы на самом деле или нет, — хмуро сказал Гай. — Наверно, ни за что на свете не смог бы…
Толик негромко и словно нехотя проговорил:
— Этого никто не знает до решительного момента.
Решительные моменты в жизни будут, Гай это понимал.
Он еще не знал, кем станет. Может, вовсе и не моряком, хотя при виде кораблей и флотской формы сердце стукало от волнения. Думая о своем острове, Гай представлял себя капитаном. Но можно быть и просто путешественником. Можно археологом: раскапывать города вроде Херсонеса. Можно пограничником…
Осенью учительница литературы задала пятиклассникам сочинение: «Почему я хочу быть космонавтом?» Гай написал, что не хочет. Во-первых, берут в космонавты очень немногих; во-вторых, на Земле куча интересных дел (и под водой тоже, как у Толика); в-третьих, все пишут, что хотят быть космонавтами, потому что так полагается писать, а на самом деле еще и не думали, кем станут. Это «в-третьих» особенно раздосадовало Аллу.
Григорьевну. Была вызвана мама. Вместо мамы пришел папа. Спокойный тихий папа, глядя сквозь толстенные очки, вежливо спросил Аллу Григорьевну, действительно ли она уверена, что каждый мальчик должен идти в космонавты? Алла Григорьевна сказала, что пойдет не каждый, но мечтать об этом обязан всякий советский школьник. Папа поинтересовался, сильно ли наступил на горло своей мечте сын Аллы Григорьевны, когда пошел в медицинский институт — приобретать профессию зубного врача. Алла Григорьевна спросила, на что папа намекает. Папа ответил, что намекает на следующее обстоятельство: нельзя ставить человеку двойку за то, что он честно излагает свои мысли.
Алла Григорьевна сказала, что пусть папа тогда сам учит своего сына. Но она не уверена, что при таких взглядах папы из пятиклассника Гаймуратова выйдет толк. Неизвестно, кем он станет.
Тут Гая дернуло за язык:
— Да уж не зубным врачом.
За это ему попало от Аллы Григорьевны и от папы, который велел перед Аллой Григорьевной извиниться. Потом ему (и папе заодно) попало дома от мамы, от бабушки и даже от деда.
— Я хотя и не зубной, но тоже врач, — сказал дед. — Неужели медики — столь презренная профессия?