Острова и капитаны
Шрифт:
Толик стоял к Гаю спиной, лица не было видно. А Ревский улыбался — не сильно, а словно о чем-то спрашивал. Потом он сказал:
— Вот черт… Все какие-то затертые фразы вертятся. «Гора с горой не сходятся, а человек…»
— Или «как тесен мир», — со смехом вставил Толик.
— Да, неисповедимы пути морские… Ты теперь здесь живешь, в Севастополе?
— Мы в командировке… — Толик оглянулся и притянул к себе Гая.
— Сын? — спросил Ревский.
— Племянник. Михаил…
Гай
— Если еще раз обзовешь Михаилом, я прыгну за борт.
Толик растрепал ему волосы.
— Уличная братия кличет его Гаем. Потому как потомок князей Гаймуратовых.
Ревский сдвинул босые пятки и протянул руку:
— Рад познакомиться, князь. Позвольте представиться. Александр Ревский, давний знакомый вашего дядюшки. Я сказал бы… — Ревский запнулся, и Гай почуял, что он прячет за улыбкой какую-то виноватость. — Я сказал бы, друг детства… если бы не боялся, что…
— А ты не бойся, — тихо произнес Толик. — Хватит тебе бояться.
ПИТОМЕЦ ФЛИБУСТЬЕРОВ
Ревский, сложив рупором ладони, крикнул киношной братии, чтобы ни одна живая душа (если хочет и впредь оставаться живой) не звала и не искала его в течение получаса.
Затем он увлек Толика и Гая на другой конец судна, к фок-мачте. Здесь они в тени этой мачты в относительной тишине и безлюдье продолжили разговор. Потрепав Гая по плечу, Ревский спросил Толика:
— Своих-то нет еще?
— Женитьба — как лотерея, — вздохнул Толик. — Раз попробовал — обжегся.
— Извини…
— Да что ты, дело житейское.
— А у меня семейство в Ленинграде. Два пацана, близнецы-первоклассники.
— Такие же кучерявые?
— Нет, в жену. Белобрысые…
— А ты и сам еще как пацан, — сказал Толик чуть дурашливо и ласково. — Все такой же, лишь в параметрах увеличился.
— Да и тебе не дашь тридцати… Тридцать ведь, да? В сорок восьмом тебе шел двенадцатый?
— Угу… Шурка, вот посмотри: ведь ничего особенного вроде и не было тогда. Ну, бегали, играли. Ну, ссорились. А потом в жизни столько всего случалось серьезного, важного. Но вот запомнилось — лето сорок восьмого…
— Толик, — тихо и серьезно сказал Ревский. — Ты, по-моему, не прав. Особенное было. Я не из тех, что смотрит на детство со снисходительной улыбкой.
— Да и я не смотрю. Наоборот… Почти двадцать лет прошло, а нет-нет, да и царапнет душу: как расстались тогда…
— Ты, Толик, хорошо расстался. Правильно. Это я был такой… максималист.
— Да нет, ты был тоже прав.
— Наверно. С тогдашних позиций… Толик, а я ведь прибегал к поезду… Ну,
— Да? — быстро спросил Толик. — И что, опоздал?
— Нет, я тебя видел… Я за киоском на перроне прятался.
— И не подошел… Почему, Шурик?
— Все потому же. Думал, если подойду, значит, изменю ему.
— Да-а… Ну а он-то где сейчас?
— А ты не слыхал? Товарищ Наклонов стали писателем. Сперва даже поэтом. Вышла не то в Среднекамске, не то в Свердловске книжечка его стихов. «Первоцвет» называется… Он факультет журналистики окончил, потом с геологами ходил, жил на Сахалине. Очерки печатал. В каком-то областном журнале была его повесть про рыбаков. Говорят, новую книжку готовит.
Толик осторожно сказал:
— Что-то не слышу в твоих словах прежнего обожания…
— Ты не думай, мы не ссорились… Он был, конечно, деспот, но я ему за многое благодарен. Все-таки именно он научил меня быть мальчишкой… Ну а стали постарше и как-то разошлись потихоньку. У каждого оказалось свое.
— Встречаетесь?
— А как же! И весьма по-дружески. Он мне свой «Первоцвет» подарил… Последний раз два года назад виделись, в Одессе. Я был там в командировке, а он на Одесскую студию сценарий привез.
— Хороший?
— Н-ну… Кстати, в кино есть свои парадоксы. Хорошие сценарии, бывает, лежат, а те, что так себе, глядишь — уже в работе.
— У него в работе?
— Нет пока. Но приняли…
Толик сказал с ехидцей:
— А то, что вы сейчас снимаете, значит, тоже «так себе»?
— А вот и нет! — Ревский вдохновенно взъерошил шевелюру. — Это будет блеск! Но каких трудов стоило пробить!.. Знаешь, о чем?
— Говорят, по рассказу Грина. «Корабли в Лиссе»?
— От рассказа только название. А вообще это фильм о юности Грина. Но со вставными сюжетами из его книг… Грин как бы сливается иногда с героями своих рассказов. Например, с капитаном корсарского фрегата. То есть сначала он просто молодой матрос на этом корабле, но капитан — такой замшелый морской волк — умирает, а этого парня экипаж выбирает командиром… Сегодня как раз снимаем похороны капитана.
— И можно посмотреть? — ввернулся Гай.
— О чем разговор!
— Экзюпери сказал: «Все мы родом из детства», — вздохнул Толик. — Помнишь свой «Фотокор» на треноге?
— Он говорит «помнишь»! Эта штука и сейчас у меня в сохранности! Реликвия…
— А у меня снимок сохранился. Ты после концерта в саду всех нас щелкнул. Помнишь?
… Это было, конечно, прекрасно. Встреча двух друзей, воспоминания давних лет и так далее. Но это касалось Толика и его друга. А Гаю так и переминаться с ноги на ногу рядышком?