Острова и капитаны
Шрифт:
Это было главным впечатлением от фильма…
Егор смотрел «Корабли в Лиссе» вдвоем с Ревским в маленьком зале киностудии. Ревский «выцарапал» фильм в кинопрокате и «выбил» на полтора часа зал для просмотра.
Экран был небольшой, но Егор сидел от него очень близко, море как бы обнимало Егора с трех сторон.
В целом от кинокартины впечатление осталось скомканное. Может, потому, что Егор нервно ждал кадров с Анатолием Нечаевым и за пестрым действием, за главным героем почти не следил. Шестнадцатилетний
— Вот, сейчас… — прошептал рядом Ревский.
Тяжелые аккорды сотрясали зал и экран. Под глухую печальную песню (слов которой он не разобрал) Егор увидел скорбное шествие. Матросы несли носилки с зашитым в парусину телом капитана. Вдоль притихшего строя морских волков.
— Вот он, Толик, в безрукавке. Видишь?
Егор кивнул. Но не испытал ничего. Не смог он представить, что вот этот худой русый парень в опереточном костюме контрабандиста, с пистолетом за алым кушаком — его отец. Нереально все было. Не увязывалось… С другой. стороны, нереальным казалось и то, что этого человека нет на свете. Как же нет? Вот он! Каждый волосок виден, капелька блестит на щеке…
Но разве это отец? Молодой, совершенно незнакомый человек в каком-то чужом, полусказочном мире…
Сумятицу мыслей перебило будто неслышным вскриком — загорелый длинноногий мальчишка в похожей на полосатый мешок фуфайке стоял рядом с этим… с Толиком и вдруг уткнулся ему в грудь лицом. От плача затряслось вылезшее из прорехи плечо.
Потом показали мальчишку очень крупно. На миг оторвал он лицо от рубашки Толика, глянул исподлобья с экрана. Глаза были мокрые, капли оставили на коричневых щеках сырые дорожки.
— Гай… — сказал Ревский.
— Что?
— Гай, говорю… Мишка.
— А-а…
Ничего похожего на Михаила в этом пиратском юнге не было. Разве что в глазах, залитых слезами, такая же резкая синева. Но Гай снова прижался лицом к Толику.
И странно — не было никакой печали у Егора, никакого ощущения тоски или несчастья, но вдруг засел в горле угловатый комок. Егор закашлял и сумрачно спросил:
— Он что это? По правде?
— Что?
— Ну… слезы…
— Дорогой мой, в кино все по правде, по-иному нельзя…
В этих словах почудился Егору отголосок другого разговора: когда Ревский говорил на давней репетиции, что Егор все делает ненатурально. И Егор сразу нервно подтянулся. А Ревский вдруг сказал в торчащий над спинкой стула микрофон:
— Стоп! — И экран погас, и зажегся желтый свет.
— Что? — спросил Егор, пряча глаза. — Конец сеанса?
— А ты хочешь смотреть до конца? Толика больше не будет…
— Ну и что? — взвинченно сказал Егор.
—
— Интересно, — буркнул Егор. — А… Гай? Будет еще?
— Он — да… Но я хочу еще раз эпизод с Толиком показать, чтобы ты получше запомнил… Коля! Отмотай, голубчик, три минуты и пусти снова!..
И опять была сумрачная песня, носилки, строй моряков. Снова плакал Гай, а молодой моряк с пистолетом так и не увязался в душе Егора со словом «отец»… И с этим недоумением, с досадой и даже виноватостью смотрел Егор «Корабли в Лиссе» дальше. До той минуты, когда синее пространство быстро и неотвратимо заполнили непостижимо громадные паруса.
Это было как глубокий вздох. Или будто в глухой комнате бесшумно высадили окна и вошел влажный летний воздух…
Потом среди парусов показался тот мальчишка — Гай. Уже не в драной фуфайке, а в трепещущей на ветру алой блузе. Он стоял высоко на вантах, тонкий, с разлетающимися волосами, и даже не стоял, а будто летел вместе с парусами и ветром. И кричал встревоженно, отчаянно и радостно:
— Остров! Вижу остров!..
И Егор ощутил, что он сам — этот мальчишка. И высоту почувствовал, и ветер, и счастье открытия. Но это была секунда. А впечатление от надвигающихся парусов осталось надолго.
Когда зажегся свет, они с полминуты сидели молча. Наконец Егор спросил, чтобы разбить неловкость:
— А почему этот фильм сейчас не показывают?
— Изредка идет на всяких заштатных экранах. И по телевидению как-то пускали…
— Я не видел.
Ревский вздохнул и сказал:
— Ну, что там говорить, это не шедевр. Дали вторую категорию, в некоторых газетах обругали. Много, мол, всякой дешевой символики, ненужной экзотики. Непонятно широкому зрителю…
— Все там понятно. А некоторые места просто здорово сняты, — честно сказал Егор. — Только…
— Что? — насторожился Ревский.
— Да нет, это уже не про кино… Просто как-то не верится, что тот пацан… Гай… это Михаил.
— И про отца не верится. Да? — тихо сказал Ревский. — Это естественно. Трудно так сразу… Но посмотреть, наверно, было надо. Ты сам просил.
— Да. Спасибо. — Егор встал. — Может, потом еще где-нибудь посмотрю, если будет случай.
— Думаю, что будет… — Ревский как-то несолидно поморщился, на носу и подбородке ясно выступили мальчишечьи веснушки. — Ты как-нибудь заходи ко мне домой, а? Поговорим спокойно про все… Я понимаю, наше прежнее знакомство было неудачное. Да черт с ним, а? Сейчас-то все по-другому…
«А что по-другому?» — подумал Егор, но стесненно сказал:
— Ладно…
— И фотографии покажу, у меня много. Я когда-то этим делом очень увлекался… А пока вот. Это тебе. — Он протянул конверт от фотобумаги. Егор взял, вынул снимки.