Острова и капитаны
Шрифт:
— А этот хронометр… он с какого корабля?
— Даже не знаю. Он стоял у моего соседа, капитана Константина Афанасьевича Лукьянова. Старый был капитан, в свое время еще на чайных клиперах ходил матросом… После революции он в морском техникуме преподавал. Мы были, можно сказать, друзьями, хотя я ему в сыновья годился. Книг у него о кругосветных путешествиях и вообще о флоте была уйма… Умер старик в блокаду. Книги его соседи пустили на растопку. Как и мои, кстати. Что поделаешь, людям надо было выжить любой ценой… Все пошло в печку — и Крузенштерн,
Толик сел на шкуру недалеко от камина и смотрел, как догорают поленья… Пусть горят. Дрова на то и есть на свете. А вот когда книги в огне — это значит, у людей горе…
— Хорошо, что хоть хронометр не пропал, — сумрачно сказал Толик. — Могли и его в печку затолкать. Коробка-то деревянная.
— Слава Богу, уцелел… Я в сорок шестом году приезжал в Ленинград, нашел его… А подарил мне его Константин Афанасьевич еще в тридцать восьмом году. Двадцать первого марта… Знаешь, что это за число?
— Нет… А! Весенние каникулы начинаются!
— Событие, безусловно, важное… Но, помимо всего, это весеннее равноденствие, день прибывает и становится равен ночи.
— Ой, правильно. Я забыл…
— Ничего… И, между прочим, это еще мой день рожденья. В тот год мне стукнуло сорок лет…
«Значит, нынешней весной будет пятьдесят», — сообразил Толик.
— Будет пятьдесят, — словно откликнулся Курганов. И надолго замолчал. Присел рядом с Толиком. Султан проснулся и сунулся между ними. Так они сидели и смотрели на огонь.
А хронометр отмерял последние минуты сорок седьмого года.
За две минуты до Нового года местное радио включило Красную площадь. В бумажном круге репродуктора задышал далекий громадный город, стали слышны гудки автомобилей, чьи-то шаги, даже голоса…
Секундная стрелка хронометра бежала по последнему кругу этого года. И, едва она прыгнула на верхнее деление, репродуктор тряхнуло упругим и переливчатым звоном курантов.
«Точно!» — радостно подумал Толик.
Десять часов по московскому времени, двенадцать по местному. То есть двадцать четыре… И вот уже «динь-так, динь-так» — две секунды сорок восьмого года…
— С Новым годом, Толик.
— Ой… С Новым годом, Арсений Викторович!
Свет был выключен, у графина с еловыми лапами горели две свечи. В камине ярко занялось хрустящее полено. Толик держал фаянсовую кружку с клюквенным морсом, Курганов — стакан. Незадолго до этого он, смущаясь и кашляя, налил туда из булькающей четвертинки.
— Я уж так… Ты меня прости, человек я пожилой, с предрассудками. Курить вот бросил, а это… И обычай все-таки, Новый год. Я чуть-чуть.
Толик тоже смутился и глупо сказал:
— Да что вы, не стесняйтесь.
Теперь они сдвинули краями кружку и стакан. Курганов задержал руку, не пил. Толик подумал, что он стесняется, и уткнулся в кружку. Но Курганов вдруг сказал:
— Толик… Подожди. Я хочу тебе пожелать, чтобы ты был счастлив. Всю жизнь. И спасибо тебе.
— За что? — растерялся Толик.
— За то, что ты пришел. Вчера и сегодня… Знаешь, мне кажется, что ты приносишь людям удачу. Правда. Мне, по крайней мере, принес… Но не в этом дело. Просто спасибо за то, что ты есть. И пусть тебе будет хорошо…
«И маме, — подумал Толик. — И Варе. И всем хорошим людям… И Султану…»
— И всем, кого ты любишь, — улыбнулся Курганов.
— И вам… тоже пусть будет хорошо. И главное, чтобы книжку напечатали скорее!
— Вот за это спасибо тысячу раз!
Пельмени Толик любил больше всяких других угощений. К тому же заедать их огурчиками и капустой, запивать клюквенным морсом оказалось просто восхитительно.
Через полчаса Толик осоловел. Освещенная красными углями комната виделась через мутноватую пленку полудремы. Хронометр тикал вкрадчиво, словно бормотал что-то.
— Я смотрю, ты носом клюешь, — сказал Арсений Викторович. — Ложись-ка на кровать.
— Нет, я на стульях, — заупрямился Толик. — Мама же говорила…
— На стульях — это потом. А пока просто отдохни…
Ситцевая плоская подушка пахла табаком — видимо, Курганов бросил курить не так давно. Кровать была жесткая — наверно, с досками под матрацем. Но лежать все равно было хорошо. Так хорошо, что было бы обидно заснуть и уже не чувствовать этого удовольствия. И сон, который обычно наваливается на лежачего, милостиво отпустил Толика.
С прикрытыми глазами, но с ясной головой Толик полежал минут пять. Сквозь опущенные ресницы он видел, как Арсений Викторович, оглянувшись, быстро налил в стакан из четвертинки и сделал крупный глоток. Потом Курганов часто подышал, словно сдерживая подступивший кашель, пошевелил в камине угли, погладил Султана и сел в ногах у Толика.
Толик открыл глаза:
— Арсений Викторович, а откуда вы все это знаете?
— Что?
— Ну, как тогда было, при Крузенштерне. Кто что говорил, кто что делал… Неужели все это в старых книгах написано?
— Нет, конечно… Если бы все было написано, зачем еще одну книжку сочинять?
— Значит, самому догадываться пришлось?
— Что?.. Да! — Курганов оживленно завозился и сел прямо. — Ты правильно сказал. Догадываться… Видишь ли, без фантазии даже самый строгий исторический роман не бывает. А я ведь не историческую книгу пишу, упаси Господи. На такое я никогда и не решился бы… Про плавание Крузенштерна и про его открытия и так много написано. А мне хотелось разобраться в некоторых случаях. В частностях, так сказать… У меня и повесть-то называется «Острова в океане». Как бы рассказы про несколько островов.