Островитяния. Том второй

Райт Остин Тэппен

Я выступал на обеде в качестве переводчика, и моей обязанностью было заботливо поддерживать то и дело запинающиеся беседы между островитянами и дипломатами, подсказывать недостающие слова, будучи начеку, как официант, ожидающий момента подлить вина в пустые бокалы. Возникавшее при этом чувство, что я вне игры, давало мне преимущество в объективности. Здесь собрались разные люди, часто не понимавшие друг друга и одновременно располагающие большой властью. Простая случайность могла повлиять на решение вопросов, жизненно важных для будущего миллионов людей.

Речь лорда Моры растянулась на три дня, лорд Дорн уложился в один. На следующее утро он заявил, что собирается закончить выступление сегодня же, и, хотя ему еще

есть что сказать, все это касается одной темы.

— Шестьдесят лет назад Островитяния оказалась в подобной же ситуации. Мой дед, Дорн XXV, не поверил фактам, которые представило правительство, и сам взялся изучить мнение народа. Сегодня Мора отказался созвать Национальную ассамблею, а посему я посчитал необходимым выяснить, что думают люди, иным путем. И это было сделано.

Для меня наступил самый драматичный момент, однако большинство занимавших дипломатические ряды откровенно скучали. Островитяне, напротив, напряженно прислушивались к речи оратора.

— Был проведен опрос по двум пунктам, — продолжал между тем лорд Дорн. — Первый: поддерживаете ли вы Договор лорда Моры? Второй: как изменится ваше мнение, если Договор не будет принят и вследствие этого Островитяния окажется втянутой в неравную войну?

Словно сознательно испытывая терпение аудитории, лорд Дорн мучительно долго, не упустив ни единой подробности, описал способы, обеспечившие справедливый подсчет всех голосов.

Так неожиданно объяснилась долгая отлучка Дорна. Он-то и собирал голоса.

— Опрос дал следующие результаты, — произнес лорд Дорн. — В западных провинциях на первый вопрос ответило «нет» девяносто восемь процентов опрошенных, и девяносто процентов ответило «нет» на второй; в центральных провинциях: восемьдесят девять процентов — «нет» по первому вопросу и семьдесят пять — «нет» по второму; в восточных: семьдесят пять — «нет» по первому и шестьдесят — «нет» по второму.

Даже в Мильтейне на первый вопрос ответило «нет» шестьдесят пять процентов жителей. И только в Мильтейне большинство дало положительный ответ по второму вопросу. Сорок восемь процентов сказало — «нет»… Мора, вы запугали людей вашей провинции. А в столичной провинции, Келвин, вашей провинции, наиболее беззащитной и населенной людьми, надеющимися на выгоды от концессий, цифры составили восемьдесят и шестьдесят пять процентов.

Дорн вышел вперед с кипой бумаг и передал их секретарю. В бумагах были детально зафиксированы результаты, полученные им в течение двух лет. Всего было опрошено 145 000 человек. Вопросы всегда задавались в одной и той же форме и представляли обе точки зрения. Опрашивающие не высказывали своего мнения, и ответы собирались так, чтобы люди могли не бояться, что кто-либо узнает, как они проголосовали.

Лорд Дорн заявил, что сам он и его внучатый племянник готовы дать исчерпывающие ответы на любой вопрос. Старый лорд умолк, но не спешил садиться. Зал притих в ожидании. Дорна, опершись локтем о колено и положив подбородок на ладонь, пристально следила за дедом.

— Сейчас я устал, — сказал лорд Дорн. — После перерыва я готов ответить на все ваши вопросы. Мне осталось добавить совсем немного. Я повторю слова наших предков: «Мы, островитяне, можем дышать свободно только воздухом нашей страны». Бывало в истории, что пыльные бури налетали на нас извне, губя и душа все живое, но мы изгоняли их и снова дышали полной грудью. Не раз бури эти были столь сильны, что казалось: всякий уцелевший до конца дней своих будет жить в душной мгле, но успех всегда сопутствовал нам. Четыре столетия назад прозвучали слова: «Будем сами собою на своей земле». Среди нас есть люди, никогда не отступавшие от этого принципа, и мы провозглашаем его слова. Мы сохранили древний уклад жизни, а за границей жизнь полностью изменила облик за последние несколько сот лет и меняется день ото дня все быстрее. Кто возьмет на себя смелость

утверждать, что все это новое, не устоявшееся будет для нас благом? Там, у них, отец и сын принадлежат разным цивилизациям, там они — чужие. Они движутся чересчур быстро и видят лишь пеструю поверхность жизни, непостоянную, а потому обманчивую. Новое обрушивается на них лавиной, не давая увидеть глубинного смысла в старине, прежде чем она исчезнет. Стремительный бег жизни они называют прогрессом, хотя им не под силу угнаться за ним. Человек остается прежним, и вот, недоумевающий и растерянный, он тонет в океане нового, постоянно меняющегося мира, даже не успевая познать его. Люди живут по-разному, и это разнообразие там называют «широтой выбора», даже не удосужившись проверить, такое ли уж благо эта широта. Выбор путей в жизни у нас уже, большинство же всегда знало лишь один. Но зато сколько такой путь дает и сколько еще сможет дать.

Мы — древний народ и, подобно всем древним народам, живем собственной внутренней жизнью, непостижимой для тех, чьи пути меняются, обновляясь, но обновляясь лишь поверхностно.

Их нельзя винить за то, что они не видят в нас того хорошего, что собираются разрушить. Наши блага и наши богатства им непонятны, они попросту не замечают их.

Мы просим не больше, чем имели всегда. Мы не хотим ничего чужого. Мы желаем только, чтобы нас оставили в покое. Земля наша невелика. Неужели мы просим слишком многого? Лорд Мора считает — да. Я так не считаю. А теперь Совету решать, кто из нас прав!

Он резко умолк и сел. Похоже было, что он устал от слов; какая-то обреченность проскользнула в выражении его лица.

Совет расходился в жутковатом молчании. Дорна вышла вместе с Тором, понуря голову. И тут я на мгновение задохнулся от страха: а хватит ли у лорда Дорна и тех, кто хочет бороться рядом с ним, сил, чтобы противостоять тому, что угрожает Островитянии?

Когда за ленчем я рассказал Ламбертсону о происшедшем, он рассмеялся:

— Балаган! Всем все и так ясно. И какая от этого разница?.. Когда голосует Совет? Я хочу присутствовать.

Было от чего впасть в уныние. Что-то зловещее носилось в воздухе. Люди собрались вместе, но что было у них в душе, какой вес имели их решения? Силы, им не подвластные, повиновались воле, изначально заложенной в этих силах. Доводы лорда Моры и лорда Дорна избежали столкновения, если это вообще были доводы, а не выплеск давно копившихся мыслей и эмоций.

После перерыва прозвучали первые вопросы. Выяснялись всё новые подробности операции по сбору голосов, произведенной молодым Дорном, и значение ее с каждой минутой становилось все нагляднее. Высказываемые предположения, что люди относились к негласному опросу более легкомысленно, чем если бы они голосовали официально, или что голосовали только те, кто был согласен с мнением производивших опрос, лишь помогали обнаружить новые факты, делавшие результаты более вескими. Оказывалось, что люди выражали свои мнения так же ясно и четко, как если бы опрос производился с разрешения правительства. Тот факт, что опрашивавшие принадлежали к оппозиции, не давал существенной почвы для возражений. Не учитывать опрос лишь потому, что он проходил без ведома властей, значило скрывать правду за чисто техническими манипуляциями.

Лорд Мора и не пытался этого делать. С искренней озабоченностью он старался выявить любые факторы, которые могли каким-либо образом повлиять на итоги опроса. Передо мной был не следователь — мастер перекрестных допросов, умело придающий нужную окраску ответам свидетелей, а человек, честно стремящийся установить истину. Различие мнений, враждебность партий были забыты. Всех троих: лорда Мору, лорда Дорна и моего друга, успевшего ответить на многие вопросы, теперь объединяло общее желание совместно определить истинное положение дел.