Островитяния. Том второй

Райт Остин Тэппен

А возможно, таким образом он просто хотел отогнать страхи, одолевающие человека в лесах. Я понимал его. Я понимал и ту смутную, но, безусловно, помогающую снять напряжение тягу к соленым шуткам, но мне было не до того, мне хотелось достичь мира в душе, очиститься.

В ту ночь, думая о том, что уж если мне суждено быть убитым, то мне не избежать этой участи, будем ли мы следить за сторожкой или нет, что я уже дважды спускался за хворостом, а Самер — всего один, а Дон многократно, и совершенно спокойно проделывал это, я уснул таким крепким сном, как мог Я бы спать только дома, но и во сне не переставал

следить за бескрайними и пустынными горными склонами.

Самер отправился в дозор. Я осмотрел сигнальные костры, прибрался в сторожке, и у меня оставался еще час свободного времени. Захватив с собой несколько, листов почтовой бумаги, я принялся сочинять послание Глэдис Хантер, в котором писал, между прочим, что сожалею по поводу болезни ее матери, благодарил за внимание, с каким она писала мне, и рассказывал о своих нынешних занятиях. По мере того как я писал, образ Глэдис становился все живее и притягательнее: Наттана изменила что-то в моем отношении ко всем женщинам… Мне столько всего нужно было сказать Глэдис, что приходилось довольствоваться скупыми фактами, предоставляя ей самой подбирать им соответствующую окраску. Какую разную жизнь мы сейчас вели! И все же, пусть мы жили как бы в разных мирах, два потока существования перетекали из строки в строку. Я еще раз поблагодарил Глэдис, что она не теряется из виду, добавил, что и мне доставляет удовольствие держать ее в курсе моих дел, а чтобы быть честным, не умолчал и о Хисе Наттане, описав ее и сообщив, что мы с ней очень хорошие друзья и она мне очень нравится.

На четвертый день я снова стоял в дозоре. Самер приготовил завтрак. Ближе к полудню его сменит Гронан, он же принесет мне ленч.

Утро было туманное и ужасно холодное. Что до погоды, нам представлялось решать самим: если она выдавалась слишком скверная — и пребывание на посту становилось небезопасным и, с другой стороны, крайне маловероятным делалось появление врага на перевале, мы могли по собственному усмотрению оставлять пост и ждать, покуда условия не изменятся к лучшему Я принял решение стойко исполнять свои обязанности, жестоко мучась от холода, а под конец, когда появился Гронан, изнуренный, с виду совсем старик, успел замерзнуть как ледышка. Гронан был самым старым из нас, старше даже Дона, и все тяготы нашего дежурства давались ему с большим трудом. Он понравился мне с самого начала.

Было ясно, что поход за дровами окончательно измотает его, к тому же он ни разу еще не спускался в лес, да и дорога была едва различима. Я пошел вместо него — и это даже согрело меня, — а передвигаться в тумане оказалось куда менее страшно.

С Гронаном мы тоже сдружились, хотя дружба наша была сдержанной, немногословной, и в тот вечер, пока мой напарник отдыхал, я продолжал письмо.

— Знакомой в Америку, — пояснил я.

— А девушки у вас тоже хорошенькие?

— Эта, по-моему, да, но она еще почти ребенок.

Следующий день я провел в сторожке, потом снова на посту. Жизнь на перевале сделалась привычной, да и длилась она так долго, что все происходящее — будь то во время наблюдения, в лесу, в сторожке — воспринималось как нечто естественное, и все же ледяная заноза страха глубоко засела в сердце, и холодок ее

я ощущал во сне и наяву.

Возвращаясь с Гронаном из дозора, я думал о том, что очередной срок моего пребывания на перевале окончен. Завтра рано утром молодой Эккли займет мое место, а я поспешу к Наттане. Нетерпение всю ночь не давало мне уснуть.

Незадолго до восхода, неся за плечами тяжелый мешок, появился Эккли, готовый заступить на мое место. Это был худощавый, но сильный юноша лет двадцати пяти, хорошо знавший горы, второй в нашем отряде. У него были карие — пожалуй, слишком широко расставленные — глаза, держался он скромно и дружелюбно, хотя и несколько замкнуто. Он сказал, что приехал верхом и оставил лошадь у нижней сторожки, так что я смогу воспользоваться ею при спуске.

Впервые я спускался по крутым склонам без страховочной веревки, один. Привычность спуска сделала его легче, чем я предполагал, однако и в мастерстве скалолаза я тоже успел поднатореть. Раньше мне было бы страшно, теперь же я испытывал радость, и мысли о Наттане придавали мне новые силы.

За неделю, что меня не было, в долине началась весна. Тропу и дорогу, ведущую вниз, к озеру, развезло, но лошадь Эккли легко двигалась вперед. Чем ниже мы спускались, тем меньше и реже становились лоскуты снежного покрова, уцелевшие между деревьями. В глубине леса деревья были словно окутаны нежно-зеленой дымкой распускающихся почек, воздух ощутимо теплел. Лед все еще сковывал озеро, но то тут, то там на нем виднелись маленькие и большие промоины. Птицы перелетали с ветки на ветку, на солнечном берегу пробивалась зелень и распустились похожие на колокольчики цветы.

Словно для вящей полноты и без того переполнявших меня чувств, Наттана выехала встретить меня. По обе стороны дороги росли кусты, набухшие почки на них полураскрылись, приоткрывая тесно сложенные внутри молодые зеленые листья. Слева лежало озеро, и в свободных ото льда участках воды отражались перламутрово-белые облака и синева неба. Наттана ехала мне навстречу верхом на Фэке, чьи крепкие копытца шумно шлепали по грязи. Девушка была очаровательна, все в ней принадлежало мне: золотисто-рыжие, переливающиеся на солнце волосы, ее белое с зеленым — мое любимое — платье.

Широко улыбнувшись, она помахала мне рукой:

— Привет, солдат!

Я едва сдерживал себя — так хотелось мне поскорей обнять и поцеловать ее.

Она повернула, и мы вместе поехали к усадьбе.

— Я так рад видеть вас! — сказал я, ничего не замечая кругом, кроме Наттаны: ее губ, полных белых рук, голых коленей, соблазнительных, дразнящих. — Вы прекрасны, как сама весна, Наттана. Слишком прекрасны.

— Весна! — воскликнула она. — Дни стали длиннее, чем ночи. И я рада, что я прекрасна.

— Меня так долго не было.

— Но вы в порядке? Вас не ранили? Вы не обморозились?

— В полном порядке.

— Я знала — так должно быть. Во всяком случае, никаких плохих предчувствий у меня не было. У нас все по-прежнему, только… в общем, я все им рассказала про нас.

Это было неожиданное потрясение. Теперь мне нелегко будет встретиться с хозяевами усадьбы.

— Эттера сказала, что уже давно все знала сама и что ей было бы много легче, если бы мы не скрывались.

— А Эк? — спросил я.