Острые углы
Шрифт:
— Уехать хочу, — тяжело ответила она и сжала голову руками, — как можно скорее…
— Я правильно понимаю, что ты не скажешь Лёхе о беременности?
— Правильно понимаешь.
— Просто молча уедешь?
— Предлагаешь с ним этот вопрос обсудить? — невесело рассмеялась она. — Ты свою-то реакцию помнишь? То есть ты не рад, что я рожать собралась, а Лёха должен обрадоваться. Скажет: «Конечно, Лерочка, давай родим. Пусть этот ребенок напоминает нам о том, что с нами было… Что тебя изнасиловали, что меня чуть не убили… Давай…
Матвей вздохнул, этим тяжелым вздохом выражая молчаливое согласие с ее словами.
— Я не про это… Представляешь, что с ним будет, когда ты уедешь?
— А ты представь, что будет со мной, если я останусь. Матюша, заткнись, неужели ты думаешь, что я не понимаю, что делаю… — сказала Лера с невыразимой болью в голосе и разрыдалась.
Вся ее жизнь рассыпалась в один момент, как карточный домик.
Ничего не будет. Уже ничего нет. Их нет. Есть она с ребенком и есть Полевой, и вместе они не могут существовать в одной вселенной.
Люди боятся неизвестности, но Лера хорошо знала, что будет дальше.
Много-много боли и пустота.
Матвей начал успокаивать сестру, но все его попытки были бесполезны. Он никак не мог унять ее истерику. Надо бы сказать ей что-то веское и ободряющее, но таких слов не находилось. Она лишь больше расходилась в плаче, захлебываясь в безудержных рыданиях.
Еще ни разу в жизни он не видел ее в таком состоянии и не знал, что делать.
Поняв, что в одиночку не справится, Матвей позвонил отцу. Поскольку рыдания Леры были хорошо слышны в трубку, пришлось сразу объяснить ситуацию, рассказав и про беременность, и про ее желание уехать.
Лера всё еще плакала, когда приехал Альберт Сергеевич, хотя его появление немного отрезвило. Он сел рядом, прижал дочь к себе, и Леркины попытки взять в себя в руки снова пошли прахом.
Соломатин дал ей выплакаться, потом заставил выпить полный стакан воды.
— Мне с Лёшкой поговорить? — мягко спросил отец.
— Только не это, — Лера мотнула головой.
— Хорошо. Тогда что ты хочешь, чтобы я сделал, детка?
— Я хочу уехать, — охрипшим от плача голосом тихо попросила она.
— Это исключено. Я тебя никуда не отпущу в таком состоянии. И речи быть не может! — тут же запротестовал отец, чему она не удивилась.
— Папа, я не спрашиваю твоего разрешения. Я могу и сама уехать, но у меня не хватит ресурса исчезнуть бесследно.
— Я против.
— Пожалуйста, — она говорила спокойно.
— Может, с мужем поговоришь всё-таки?
— О чем? Папа, ты издеваешься?
— Ты подумала, что будет дальше?
— Тут и думать нечего. Я и так знаю. Сначала он будет меня искать. Потом, когда не найдет, возненавидит. Пусть лучше так. Пусть считает меня последней тварью. Обвинять меня во всем будет для него легче, чем принять то, что я родила от Беспалова. Поверь, я знаю. Можешь так ему и сказать, что я поигралась,
— Не учи меня, что и кому говорить, сам разберусь, — оборвал отец, поднимаясь с места.
В тяжких раздумьях он походил по комнате. У него разболелось сердце, мысль, что дочь будет далеко, да еще и беременная, была для него невыносима.
Однако Соломатин понимал, что в этой ситуации он не вправе на нее давить.
Он не может пойти против ее решения.
Возможно, это единственный в его жизни шанс доказать, что он ее любит.
Что всё им сделанное — только ради ее блага.
— Хорошо, я помогу тебе уехать. Только если Матвей поедет с тобой.
Лера прерывисто вздохнула и посмотрела на брата.
— Я не могу о таком просить. Ему придется всё бросить. Клуб, группу, друзей и подружек…
— Я поеду, — согласился Матвей. — Отец прав. Одну мы тебя никуда не отпустим. Или уедем вместе, или ты остаешься здесь.
— Значит, решили, — сказал отец и снова опустился на диван рядом с дочерью.
— А теперь возьми себя в руки и прекрати эту истерику. Чтоб такой я тебя видел в первый и последний раз. Побереги себя и моего внука.
Лера задушила в себе вновь накатывающие рыдания. Матвей снова принес ей воды. Она отпила половину стакана и отдала ему. Руки у нее дрожали. Во всем теле бродил холод, и она опять никак не могла согреться.
— Твой внук… — эхом повторила она. — Даже если он от того ублюдка?
Что-то похожее на улыбку пробежало по строгим губам отца. Глаза его потеплели.
Он протянул руку и погладил Леру по голове. Осторожно, будто боялся поранить.
— Моя детка беременна. И скоро родит мне внука… или внучку. Это же такое счастье. И мне абсолютно плевать, кто в этом поучаствовал. Это твой ребенок — значит, он наш. Только это имеет значение.
Глава 22
Когда Полевой явился к Соломатину домой, тот находился в столовой и ужинал с Наталиной.
— Я тебя сейчас убью! — Его глаза пылали яростью. Казалось, он был готов взорваться от сдерживаемой ненависти.
— Добрый вечер, Алексей, — сказал Альберт Сергеевич спокойно.
Его не удивили и не возмутили Лёшкины слова. Именно такой реакции он от него и ожидал. Спасибо, что еще хоть как-то держал себя в руках и не бросился на него с кулаками.
— Где Лера? Что ты опять сделал? Как ты заставил ее уехать?
Полевой бы в таком состоянии, что не обратил внимание на присутствие Наталины и не задался вопросом, как она тут оказалась.
— Садись. Поужинай с нами, — миролюбиво предложил Альберт Сергеевич и указал на стул около себя.
Наталина настороженно замерла, потом шепнула:
— Я вас оставлю. Вам лучше поговорить наедине.
Соломатин положил вилку, на него положил нож и дотронулся до ее руки.
— Извини.