От часа тьмы до рассвета
Шрифт:
— Господин Горресберг! — проговорил тихий голос возле моего уха. Голос был мне знаком, но я не помнил, откуда. Да это и не важно. Я ждал только смерти. — По графику вашего мозга я могу судить, что вы уже не спите, — сказал мужчина. — Поговорите со мной.
Я молчал и не смотрел на него. Несколько мгновений я пытался задержать дыхание, надеясь, что мне удастся задохнуться, но быстро убедился, что я не могу достаточно долго задерживать дыхание даже для того, чтобы потерять сознание.
— Вы не находите, что ваше поведение слишком детское? — спросил голос, звучание которого было мне странно знакомо, помолчав некоторое время. — Это не соответствует вашему характеру.
— Тогда
— Ну разумеется, — раздалось легкое причмокивание. На мое лицо и шею брызнули крошечные капельки слюны. Кто бы ни сидел рядом со мной, он должен быть довольно старым, либо носить вставную челюсть, либо и то, и другое. — На расстоянии вещи видишь отчетливее, нежели если быть полностью погружен в них, — философствовал непрошеный гость возле моей постели.
— Чего вы от меня хотите? — раздраженно спросил я, еще плотнее зажмурив глаза.
— Я здесь, чтобы зафиксировать вашу последнюю волю, — ответил мне человек спокойным голосом.
Я позабыл о своем упрямстве, открыл глаза и уставился на говорившего. Кто-то включил лампу дневного света под потолком, и в первые мгновения я не видел ничего, кроме пестрых точек и линий, которые плясали перед моими глазами, но вскоре из этого хаоса формы и красок выступил серый призрак. На стуле возле моего ложа сидела, ссутулившись, худая фигура: Фридрих фон Тун, седой адвокат, который пригласил нас в крепость. Он казался слегка запыленным. Безобидный старый человек, услужливые манеры которого и открытая улыбка должны были производить впечатление очень дружелюбное, почти отеческое. Такого старичка можно встретить, откинувшимся на спинку деревянной парковой скамейки светлым летним днем. Я мог легко представить, как он любуется, глядя, как играет его внук, полный гордости, мудрости и невозмутимого покоя, совершенно безопасный и не страшный.
Но здесь был не парк и не детская площадка, а старик сидел не на скамейке, а на хромированном табурете рядом с моим ложем в этой странной больничной палате. И каким бы безобидным он ни казался, он был неизбежно втянут в смертельные махинации профессора Зэнгера.
Старик со вздохом наклонился вперед и взял портфель с документами, который стоял на полу рядом со стулом. Он был из потрепанной коричневой кожи, обитой латунью, и наводил на мысль, что он в том же возрасте, что и его седой обладатель. Дрожащими пальцами старик деловито отпер все замочки и достал из портфеля серый блокнот, затем отставил портфель на пол и достал из нагрудного кармана жакета зеленый карандаш. Я не смог подавить стон, когда увидел черную жилетку с золотой цепочкой, которая свисала на живот старика. Фон Тун был своеобразным живым анахронизмом. Его одежда, его обходительные манеры, все в нем наводило на мысль, как будто он по недоразумению оказался не в своем столетии. Из обветренных высохших губ старика высунулся розовый кончик языка и лизнул кончик карандаша. Затем адвокат выжидающе воззрился на меня.
— А я мог бы быть уже так далеко… — бесцветным голосом промолвил он.
— Думаете, и я тоже мог бы быть далеко? — в моем голосе послышался откровенный сарказм. Мое недавнее желание умереть, словно жалкий пес, поскуливая, забилось в дальний уголок моей личности — слишком силен был протест, который вызвал во мне этот старик своими словами. — Вы считаете, что мне уже пора на тот свет? — язвительно спросил я. — Зачем же тогда все эти машины, если со мной все равно покончено? Зачем все эти усилия?
— Потому что вы нам интересны, — ответил адвокат,
Я улыбнулся и приложил все усилия, чтобы мой цинизм не перешел в истерическое хихиканье.
— И вот он посылает ко мне адвоката, который должен записать мою последнюю волю. Что за безумие!
Старик тихонько кашлянул.
— Господин Горресберг, в последнее время у вас часто головные боли? — спросил он.
Я шумно сглотнул. В одно мгновение схлынул весь мой цинизм, которым я пытался защититься. Я растерянно смотрел на фон Туна и молчал. Что известно этому старику?
Черт возьми, я не должен сейчас показывать свою слабость! Я не дам себя запугать этому трясущемуся старику, который стоит уже одной ногой в могиле, говорил я про себя. Это неслыханная дерзость, посылать ко мне такого человека, чтобы именно он выслушал мою последнюю волю! Может быть, Зэнгер прячется где-то в соседних комнатах, сидя перед монитором, и регистрирует мою реакцию на каждое слово с садистским удовлетворением или, как минимум, с псевдонаучным интересом.
— А с вами в последнее время не было никакого несчастного случая, при котором человек в таком возрасте, как вы, мог бы переломать себе все кости? — спросил я, когда мне удалось преодолеть свою растерянность, вместо ответа.
Адвокат мечтательно улыбнулся.
— Я бы стал говорить не о несчастном случае, а всего лишь о запланированном отступлении, — невозмутимо ответил он. — Но в одном пункте вы правы, господин Горресберг: мужчины в моем возрасте должны воздерживаться от таких приключений. Прыгать в шахту, где подвешена воздушная подушка… — Несколько мгновений фон Тун словно смотрел сквозь меня вдаль, как будто рассматривал что-то очень далекое позади меня, где-то в прошлом. На его старческие губы легла меланхолическая складка. — Я всегда был склонен к трюкам, — наконец сказал он несколько мечтательным голосом. — У меня уже была адвокатская лицензия, когда я добровольно поступил в парашютисты. В те времена туда не каждого принимали… — Адвокат тихо улыбнулся своим мыслям. — Англичане во время войны называли нас зелеными бесами. Мы страшно гордились своим прозвищем.
Розовый кончик языка снова облизнул темно-зеленый карандаш. Затем он снова взглянул на меня, и улыбка исчезла с его лица.
— Но вернемся к вам, господин Горресберг. Профессор Зэнгер заверил меня, что при самом благоприятном прогнозе вы проживете еще три дня. И он опасается, что в скором времени вы будете уже не в состоянии внятно выражаться.
Я изо всех сил старался не верить ни единому слову старика, хоть он говорил совершенно серьезно и не выдал себя ни одним мускулом. И, тем не менее, мой желудок в это мгновение сжался в маленький колючий комок, который больно надавил на остальные внутренности. Конечно, жуткий эксперимент, который вынуждена была провести над собой Элен, наводил меня на самые мрачные подозрения. Но теперь это были уже не подозрения, а предчувствия того, что со мной должно было произойти.
— Вам еще никто не говорил, как вы больны? — спросил адвокат, который внимательно следил за изменяющейся мимикой моего лица. Он действительно выглядел несколько озадаченным, когда спрашивал это.
— Меня хотят убить? — спросил я. — Так же, как и остальных?
Фон Тун возмущенно посмотрел на меня. Он поджал губы, опять издав при этом чмокающий звук и обрызгав меня мельчайшими капельками слюны.
— Ну нет, только не вас господин Горресберг, — наконец ответил старик. — Вы же знаете, что вы всегда были любимцем профессора.