От Кибирова до Пушкина
Шрифт:
Стихотворение Лавренева было напечатано во втором выпуске «Жатвы»:
Ночь сонно чертит на полу Голубоватые узоры, И стерегут лениво мглу На окнах спущенные шторы. Совсем не нужная во мгле, Огнем пугающая грезы, Свеча забыта на столе И точит стынущие слезы. И, позабытые следы Мучений счастья и экстаза, Пучки увядшей резеды Хранит надтреснутая ваза, А рядом с ней, — письмо любви, О строк печальная услада… Вчера мне ум шепнул: — порви, — Но сердце вздрогнуло: — не надо. Я поднял штору — тот же лес В сыромПереданное Анной Ахматовой для четвертого выпуска «Жатвы» и вспомнившееся критикессе стихотворение «Протертый коврик под иконой» с его «чуть слышным запахом» было тогда уж не источником, а, возможно, отголоском знакомства с лавреневским стихотворением, которое было насквозь пропитано Иннокентием Анненским с его, по слову Гумилева, «еле слышными духами», в том числе и «струей резеды в темном вагоне».
См. также: Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. С. 317–318; Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. 1938–1941. С. 352–353.
Орлов Владимир Николаевич (1908–1985) — литературовед, редактор ахматовского сборника 1946 года, тираж которого был уничтожен (С. 29).
Во время подготовки этой книги (см. о ней: Гончарова Н. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. М.; СПб., 2000. С. 79–88, 246–248) он участвовал вступительным словом в радиопрограмме, в которой исполнялись стихи Ахматовой — ср. запись А. В. Любимовой о ее визите 10 августа 1946 года к Ахматовой:
Пришла часа в три. Она лежала на диване в черном китайском халате, красивая, курила. У нее сидел литературовед В. Н. Орлов (немного сердитое лицо, длинный ноготь на большом пальце, палка, светлые брюки). Принес ей деньги за выступление по радио.
В справке МГБ от 15 августа 1946 года он назван в числе «ближайших связей Ахматовой по Ленинграду» (как известно, именно он привел Исайю Берлина в дом к Ахматовой).
Текст его выступления по радио сохранился, там, в частности, говорилось:
«Ведь капелька новогородской крови во мне, как льдинка в пенистом вине», — писала Ахматова, — и на ее стихах всегда лежал отчетливый национальный колорит. Вне этого колорита нельзя правильно понять и оценить поэзию Ахматовой. Нет ничего более несправедливого, как трактовать эту поэзию только как «комнатную», узко индивидуалистическую, исключительно посвященную темам любви. <…> Было время, когда она писала очень редко, как будто уже сказала все, о чем хотела и могла сказать. Однако, примерно в конце тридцатых годов, Ахматова вернулась к интенсивному творчеству. Произошло как бы второе рождение большого русского поэта. <…> Поэзия Ахматовой все больше и больше проникается самим духом истории, ощущением жизни в ее историческом движении вперед, в будущее. В этом, конечно, можно усмотреть одно из проявлений общих для всей советской поэзии тенденций. <…> Перед нами большой поэт, прошедший длинный и сложный творческий путь и сейчас находящийся на новом подъеме, поэт в полном расцвете своих творческих сил. В одном из недавних своих стихотворений Анна Ахматова говорит:
Многое еще, наверно, хочет Быть воспетым голосом моим…Нам остается только пожелать, чтобы эти стихи не остались одним предположением.
Во время работы над этой радиозаметкой у него сложилось стихотворение:
Здесь жизнь стиха, а в ней — судьба искусства. Слова поэта суть его дела. Пробившись сквозь лирическое чувство, В ее стихи история вошла И, разбросавши прошлого обломки, Заговорила глухо, не спеша, И, может быть, далекие потомки Поймут, узнав чужой души потемки, О чем сказала голосом негромким Строптивая и гордая душа. Стихи живут. Пусть по миру влачат их! Они шумят, как крылья вольных птиц, — В избытке сил, быть может, непочатых, В игре страстей — без правил и границ… Трудны пути. Опасны переправы. И голос Музы хрипнет на ветру… А подвиг стоит этой черной славы, И смерть красна — не только на миру!(Это и другие цитируемые здесь его стихотворения входят в тетраптих «Ахматова».)
Как следствие его выступления, в резолюции общегородского собрания ленинградских писателей по ждановскому докладу было «особо» отмечено, что «среди ленинградских писателей нашлись люди (Берггольц, Орлов, Герман, Добин и др.), раздувавшие „авторитет“ и пропагандировавшие их [Зощенко и Ахматовой] писания» (Культура и жизнь. 1946. 30 августа). При обсуждении постановления ЦК ВКП(б) в Пушкинском Доме зам. директора Л. A. Плоткин указал на «грубейшие ошибки» товарищей: «Кандидат филологических наук В. Н. Орлов выступил по радио с речью, посвященной поэзии Ахматовой, утверждая, что творчество Ахматовой является чуть ли не примером для всей нашей советской литературы» (Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1946. Т. 5. Вып. 6. С. 515). Сам провинившийся на заседании правления Ленинградского отделения Союза советских писателей каялся 19 августа 1946 года:
Здесь мы все, и я, в частности, допустили полное смешение двух понятий — факт истории литературы и живой действительности <…> Особая ответственность в данном случае возлагается на тех, кто печатал Анну Ахматову и выдвигал на первый план советской литературной жизни. Конечно, трудно представить, чтобы поэт, начавший писать в 1909 г., выпустивший первую книгу в 1912 г., имел равные с писателями более младшего поколения шансы идти в ногу с современным движением в литературе <…> Конечно, Анна Ахматова в качестве члена правления и одного из руководителей ленинградской литературной организации — явление странное. Удивительно, что это не приходило нам в голову!
Впоследствии ему была присуждена Сталинская премия третьей степени за книгу «Русские просветители 1790–1800-х годов» (1950).
В библиотеке Ахматовой сохранилась книга: Блок А. Город мой…: Стихи о Петербурге и Петрограде / Сост. и вступ. ст. Вл. Орлова (Л., 1957) — с инскриптом: «Дорогой Анне Андреевне Ахматовой. — Накануне Ленинградского юбилея. „Но ни на что не променяем пышный Гранитный город Славы и беды…“ В. Орлов 1957.VI. 19» (Музей Анны Ахматовой).
В 1958 году его имя появляется (потом зачеркнуто) в телефонном реестре (С. 26), в списке адресатов дарения книги 1958 года (С. 38) и в записи «Спросить у Орлова 1. Где Гозенпуд и что с Франко? (12 тыс.). 2. Какой портрет в книгу» (С. 32).
В 1956–1970 годах он был главным редактором «Библиотеки поэта» — с этим связан первый вопрос о судьбе ахматовских переводов из Ивана Франко для тома украинского поэта в «Библиотеке поэта». Второй вопрос относится к тому обстоятельству, что он был приглашен на роль составителя нового ахматовского сборника в ленинградском отделении издательства «Художественная литература». Видимо, в связи с выбором портрета для книги ему была подарена фотография с портрета Ахматовой работы А. Тышлера с надписью: «Владимиру Николаевичу Орлову дружески Ахматова. 19 января 1958. Ленинград» (РГАЛИ. Ф. 2833. Оп. 1. Ед. хр. 632).
См. запись Ю. Г. Оксмана от 13 октября 1959 года: «Волнуется по поводу своего нового сборника (его редактирует В. Н. Орлов). А. А. не очень ему верит, хотя он клянется в своей преданности ей» (Встречи с прошлым. Вып. 7. М., 1990. С. 557).
В. Н. Орлов сдал рукопись в издательство в феврале 1960 года, но денег за работу не получил и 24 октября 1960-го писал в Москву заведующему редакцией М. Б. Козьмину:
Я свои обязательства выполнил. Вслед за тем договор был почему-то аннулирован. Никаких материальных расчетов по проделанной работе не произведено. Никакого официального заключения по представленной мною рукописи от издательства я не получил. Знаю только, что рукопись подверглась обсуждению в различных инстанциях и, по-видимому, значительно сокращена. Все это происходило без моего участия и ведома. О дальнейшей судьбе рукописи я ничего не знаю.
Не понимаю, для чего же понадобилось привлекать меня к этому делу. Я полагал, что меня привлекли как специалиста, но, очевидно, это не так. Еще раз напоминаю, что мне было поручено подготовить сборник стихов А. Ахматовой не для серии «Библиотека советской поэзии»; предполагалось даже, что сборнику должна быть предпослана вводная статья (ее тоже предлагали написать мне). Таким образом, тип и характер сборника и самый его объем определялись (в замысле) совсем иначе, нежели принято в этой серии.
Я совершенно не настаиваю на своем участии в подготовке книжки А. Ахматовой и могу лишь пожалеть, что потратил на нее дорогое время. Но при всех обстоятельствах я не хочу нести ответственности за дело, от которого фактически отстранен. Именно поэтому во избежание могущих возникнуть недоразумений, прошу считать меня свободным от каких бы то ни было обязательств перед издательством по данной книге.