От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке

Васильев Алексей

В «третьем мире» Москва и Вашингтон решительно не понимали друг друга и руководствовались разной логикой. Для США разрядка в Европе означала сохранение в «третьем мире» статус-кво. Но в Африке и кое-где в Азии Запад замешкался в 70-х годах с уходом, как Англия и Франция на Ближнем и Среднем Востоке в 50-х годах. В результате на смену колониальным властям в одних странах и феодальным монархиям – в других пришли революционно-авторитарные режимы, настроенные резко антизападно. Они стали получать военно-политическую и кое-какую экономическую поддержку СССР. Враждебная реакция на это США, конечно, была чрезмерной, но в любом случае конфронтация во всем мире усилилась. Для руководства СССР временные успехи новых друзей

как бы подтверждали правоту прежних постулатов в советской политике и все больше отдаляли ее от действительности. Разве Вьетнам не показал, что в «третьем мире» США («империализм») могут отступить?

Отработанный пар прежних мессианских лозунгов принимался за свежий импульс распространения социалистических идей.

Инерция и ошибки Запада лили воду на мельницу иллюзий в Москве. И некоторые события в Азии, Африке и Латинской Америке, казалось, подтверждали правильность стратегии ослабления позиций Запада за счет периферии – «третьего мира».

Слишком долгое сопротивление ходу истории в португальской колониальной империи привело к радикализации руководства национально-освободительных движений, и они оказались восприимчивы к набору советских лозунгов и к копированию советских политических структур. В еще большей степени это оказалось действенным в Эфиопии, где императорский феодальный режим задержался с уходом с исторической арены, и его столкнули в пропасть засуха, голод и офицерство, все больше крутившее руль влево.

В Латинской Америке радовали кремлевских долгожителей молодые революционеры из Никарагуа, словно сошедшие с плакатных романов-идеологем вроде «Как закалялась сталь» Н. Островского. В Южном Йемене Национальный фронт всерьез преобразовывался в коммунистическую партию, хотя слово «коммунизм» там избегали употреблять.

Сигналы, приходившие из стран «социалистической ориентации», в Москве расшифровывать не хотели. И если раньше политические союзники СССР выступали как революционеры, партизаны, борцы и ценой небольших советских вложений наносили большой ущерб «проимпериалистическим» режимам, то теперь все обстояло иначе. С конца 70-х годов просоветские режимы вели войны против «контрреволюционеров», «бандформирований», «контрас», «реакционеров», «наймитов империализма» (Ангола, Мозамбик, Эфиопия, Никарагуа, Камбоджа), что влетало СССР в копеечку.

Трагический шаг в отношениях с Афганистаном уже был запрограммирован. Но принимать желаемое за действительное – обычная практика высшей советской иерархии, и от кремлевских геронтократов вряд ли можно было ожидать чего-либо другого. За противодействие ходу исторического развития приходилось расплачиваться и политически, и морально, и материально, а в Афганистане – и жизнью советских граждан.

Чем больше углублялся кризис социалистической системы, чем яснее были неудачи тех режимов, которые восприняли некоторые элементы советской модели, тем громче в Москве звучали голоса защитников теории «социалистической ориентации», тем упрямее на практике и в начале 80-х годов продолжалось сотрудничество с «революционными демократами». Хотя международные реалии подталкивали советское руководство на расширение связей с умеренными (будь то Марокко или Турция), иметь дело с лидерами, не скупившимися на клятвы в приверженности дружбе с Советским Союзом и «социализму», было проще и приятнее.

Советское руководство, в отличие от американского, по-прежнему считало, что разрядка – это для Европы и, может быть, Дальнего Востока, а в «третьем мире» надо поддерживать «революционный процесс», то есть ослаблять и подрывать позиции «противника». Единство мира игнорировалось. При этом все больше утрачивалось чувство меры и возможностей.

Правда, необходимость взаимопонимания и сотрудничества чувствовалась обеими сторонами. Обе державы находили области прагматического взаимодействия,

параллельных курсов или в ряде случаев стремились хотя бы не углублять своих противоречий. Так они действовали и в ирано-иракском конфликте, и на Африканском Роге. Но это были исключения.

Второстепенным, но достаточно важным фактором, определявшим политическое поведение СССР на Ближнем и Среднем Востоке, стал Китай. Разрыв союза с Китаем и превращение в тот период тесного сотрудничества во враждебные отношения были самым крупным дипломатическим поражением СССР с начала холодной войны.

(Это большая и сложная тема. Разрыв был скорее закономерностью, а не результатом тех или иных выходок Хрущева и ошибок дипломатии. Двум медведям было тесно в «коммунистической избушке», да и у США никогда не было территориальных проблем с Китаем. Тайвань – особый разговор, но они договорились или просто поняли друг друга.)

Конфликты вплоть до вооруженных, на колоссальной по протяженности границе, раскол международного коммунистического движения, сближение Китая с США – все это создавало новые условия в мировой политике. На Ближнем и Среднем Востоке Китай в те годы не мог быть конкурентом Советского Союза ни в плане военном, ни в экономическом, ни в политическом. Однако Пекин почти всегда говорил «нет», если Москва говорила «да», и наоборот; ухаживал за палестинцами, всеми левыми и коммунистами в регионе, настраивая их против СССР. Это заставляло Москву «доказывать» свои «антиимпериализм» и «революционность», что усиливало догматически-мессианский настрой в политике и затрудняло прагматические шаги.

Однако главным и определяющим во всем «третьем мире» для СССР оставалось соперничество с США. Оно охватывало политическую, военную, экономическую области. Но именно в экономике СССР ничего серьезного не мог противопоставить Западу. Даже конкурентоспособность на уровне 60-х годов ушла в прошлое, и оторванному от экономических реалий советскому руководству все с большим трудом удавалось изыскивать средства для подведения хоть какой-то экономической базы под политику в «третьем мире», в том числе и на Ближнем и Среднем Востоке.

Отметим, что нет критериев для того, чтобы определить, выгодным или убыточным для СССР было экономическое сотрудничество со странами Ближнего и Среднего Востока. Дело не только в отрыве цен советских товаров от их действительной общественной стоимости. Дело и в отдаче средств, вложенных внутри СССР и за границей.

Советские расходы на строительство высотной Асуанской плотины были формально полностью покрыты египтянами. Весь долг выплачен. Является ли это выгодным экономическим вложением капитала для Советского Союза, учитывая, что СССР брал всего лишь 2,5 % годовых, а затраты на строительство плотины (по политическим соображениям, видимо) превышали первоначальные наметки? Не исключено, что это было сотрудничество себе в убыток. Но можно ли было заранее знать, что равные вложения в подобные же формы хозяйственной деятельности в Советском Союзе, например в Средней Азии или Закавказье, принесли бы такую же отдачу для Советского Союза, как высотная Асуанская плотина с ее электростанцией? Может быть, наоборот, они бы привели к усилению отравления и засоления почв, ускорили бы негативные экологические последствия, например усыхание Аральского моря.

С конца 60-х годов стал проявляться и усиливаться новый феномен в советской внешней политике – поворот от экономической помощи к военной. В хрущевский период экономическая помощь слегка превышала военную¹⁴⁵. Но уже к концу 60-х годов в результате увеличения поставок вооружений Северному Вьетнаму, Египту и Сирии военная помощь стала преобладающей: к началу 80-х годов она соотносилась с экономической как 3:1 или 4:1, если пользоваться подсчетами западных экспертов¹⁴⁶.