От первых проталин до первой грозы
Шрифт:
«Творрра, творрра!» — радостно отозвался тот.
— Да не творог, а розгу дам. «Творрра, творрра!» — опять уверенно повторил скворец.
— Ну, что ты с ним сделаешь? — рассмеялся Пётр Иванович. — Как тут сердиться на такого озорника? Домой я пришёл только к обеду.
— Ну, как успехи? — спросил Михалыч. — Кое-что поймали, — скромно ответил я и показал клеточку со снегирями.
— О-оо! Снегири! — воскликнул Михалыч. — Да ещё самец и самочка. С красной грудкой — это самец.
Я утвердительно кивнул головой.
— Отлично,
Снегири были посажены. После тесной клетки, где они просидели полдня, птицы очень обрадовались просторному помещению, стали перелетать — с жёрдочки на куст и обратно. Потом оба спустились на землю, и тут же, не обращая на нас внимания, начали с аппетитом есть коноплю.
— Вот как проголодались! — негромко сказал Михалыч и, обняв меня за шею, добавил: — Итак, дружище, начало положено. Квартира уже не пустует теперь. Нужно и нам с тобой в нашем саду ловлю птиц наладить, да и подкормить их тоже не мешает. Ишь как стараются! Голод, брат мой, штука страшная.
СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ
Воскресенье — это был единственный день недели, когда мы с Серёжей отдыхали от школы, от крика, от несносной зубрёжки. Но воскресенье кончалось, и впереди нас ждало целых шесть дней чего-то серого, однообразного и совсем безрадостного.
К тому же и на улице было невесело. Зима наступила сразу, но какая-то недружная: то снег, то мороз, а то вдруг дождь пойдёт. Снег раскиснет, в воздухе сырость, туман.
В один из таких невесёлых деньков мы с Серёжей завтракали на перемене, стоя в передней.
Мимо нас проходил Вася. Он шёл задумавшись, видимо что-то соображая. Уже пройдя мимо, он вдруг вернулся и, конфузливо потупясь, спросил:
— Ребята, у вас рубля в долг не найдётся? Я отдам. Мамка получит за стирку, и отдам. Мы с Серёжей смущённо переглянулись.
Денег ни у кого из нас не было: мама считала, что они нам не нужны, и никогда не давала.
— Нет, честное слово, нет. Нам на руки не дают, — отвечали мы. А я даже карманы вывернул. — Вот, смотри, только платок.
— Я верю, — угрюмо ответил Вася и как бы про себя добавил: — Нужно очень. Мамка больна.
— А ты у Елизаветы Александровны попроси, — неожиданно раздался за его спиной голос Митеньки. Мы все разом обернулись. Он стоял позади нас, ласково улыбаясь.
— Хочешь, я сам для тебя попрошу, скажу, что ты стесняешься? предложил он таким же вкрадчивым, сладеньким голоском.
— А хочешь, я тебе в морду залеплю? — весь вспыхнув, ответил Вася.
— Грубиян, мужик! — бросил ему Митенька и, повернувшись на каблучках, юркнул в комнату.
— У, сволочь поганая! — задыхаясь от злости, проговорил Вася.
— За что ты его? Он же помочь тебе хотел, — вступился я.
— «Помочь, помочь»! Знаю я его помощь. Выставиться перед Лизихой захотел.
Десятиминутная перемена кончилась. Мы все опять сели за книги и тетрадки.
Я сидел над грамматикой и никак не мог заставить себя учить глаголы. Всё думал о Васе. Вот у него больна мама. Ему Зачем-то нужен рубль, может, купить лекарства, может, еду купить, а рубля нет, и достать негде. Как приду домой, попрошу у мамы. Она добрая — она даст.
Васе в этот день, видно, было совсем не до учения. Оп сидел, нервно потирая лоб, несколько раз вставал выходил куда-то.
— У тебя что, живот болит? — грозно окрикнула его Лизиха.
— Ничего у меня не болит, — ответил он, садясь на своё место.
— Тогда чего же ты бегаешь? Устал, бедненький, отдохнуть захотел?
Вася промолчал.
Я так и не выучил глаголов, но время подвигалось уже к двум. Уже недолго до конца. Может, и не спросит.
Вошла служанка тётя Поля и заговорила с Лизихой о хозяйственных делах.
«Слава богу, хоть немного времени, да оттянет».
Тётя Поля спросила, что купить на ужин, и попросила денег на покупки.
— Принеси мой кошелёк. Он в спальне на тумбочке.
Тётя Поля пошла и тут же вернулась:
— Там нет кошелька.
— То есть как нет? Я же его утром сама положила. Ослепли все, под носом ничего не видят! — заворчала Лизиха, вставая, и направилась в спальню сама.
Прошло несколько минут. В коридоре послышались тяжёлые торопливые шаги. В комнату вошла Елизавета Александровна. Лицо у неё было багрово-красное. Глаза сузились в крохотные щёлочки.
— Кто взял мой кошелёк?! — задыхаясь от ярости, с трудом выговорила она.
Мы все разом подняли голову от книг и тетрадей и в немом ужасе глядели на обезумевшую старуху.
— Кто взял мой кошелёк?! — ещё страшнее прохрипела она. — Сознавайтесь. Иначе хуже будет!
В комнате царила мёртвая тишина. Страшные, змеиные глазки перебегали с одного ученика на другого, стараясь пронзить насквозь.
— Я в последний раз спрашиваю! — Она сделала минутную паузу. — Не сознаётесь? Ну хорошо! — При этом она грузно повернулась и пошла обратно в спальню.
— Что теперь будет? — нервно проговорил кто-то
— Всех перепорет, — ответил другой. — Будет бить, пока не узнает…
Время шло. Лизиха не показывалась, и от этого с каждой минутой становилось всё страшнее. «Что-нибудь ужасное нам готовит», — думал каждый, как пригвождённый сидя на своём месте.
— Николай, сюда! — раздался из спальни зловещий Лизихин голос.
Коля весь съёжился и побледнел как смерть.
— Я не пойду, я боюсь! — зашептал он. — Почему меня?
Дверь из спальни распахнулась. Выбежала Лизиха, вся растрёпанная, точно безумная. Подбежала, схватила Колю за руку и потащила в спальню.