От полудня до полуночи (сборник)
Шрифт:
Я взглянул на Генриха. Он кивнул. Я обвел глазами лица столпившихся вокруг меня людей; взгляд мой упал на серые мешки, набитые соломой, кирки и лопаты у стены… В окно я увидел – словно впервые в жизни – луга в мягком предвечернем свете и вдруг понял, что весь дрожу. В эту минуту Мек вполне мог бы стереть меня в порошок.
Я подошел к Генриху. Вдруг раздался чей-то возглас: «Гляди в оба!» Я отпрыгнул в сторону, а в следующий миг Генрих вскочил на ноги и бросился ко мне. Удар – режущий ухо крик – Мек стоит на коленях с ножом в руке.
– Черт его побери! –
Генрих шагнул к Меку. Он бил его кулаком, как кузнечным молотом. Это было страшное зрелище. Барак застонал. А он продолжал молотить Мека. Тот уже лежал, распластавшись на земле. Я не мог больше спокойно на это смотреть. «Оставь его», – сказал я.
Генрих взглянул на меня, словно не узнавая, и покачал головой:
– Забудь это. Тут есть кое-что, чего ты не понимаешь.
В толпе никто не шевельнулся.
Потом я узнал, что все произошло не из-за меня, а из-за ножа. Генрих был первым силачом в бараках, это давало ему некоторые права, признаваемые всеми, и накладывало определенные обязанности. Точно так же как он не мог прийти мне на помощь при поединке, он не мог допустить и удара ножом в спину.
Наступил август. Мы с Генрихом больше не спали в душном бараке. Вытащили свои мешки с соломой наружу и лежали под открытым небом. Это были незабываемые ночи. Рельсы сверкали в лунном свете. Иногда мимо с шумом пролетал поезд с фарами и зелеными фонариками. В небе мерцали звезды; я никогда в жизни не видел небо таким бесконечным и величественным, как над этой равниной. Призрачный свет Млечного Пути тянулся над нами, словно дым огромного парохода, исчезнувшего за горизонтом.
Иногда, просыпаясь под утро, я замечал, что звезды переместились, – небо казалось перевернутым: Большая Медведица встала на дыбы, а Орион вообще перебрался на другую сторону. В такие минуты мне казалось, что Земля одиноко летит по Вселенной, бесшумно съеживается подо мной до размеров мячика, по бесконечной кривой мчится к горизонту и падает в пустоту. Это видение было настолько отчетливым, что мне частенько хотелось за что-нибудь ухватиться, дабы не упасть в бездну. А когда потом я стряхивал с себя сон, то замечал, что Генриха рядом нет. Часто я подолгу сидел так, уставившись на темные леса, которые плыли над равниной, словно пасущиеся коровы в тумане. К утру, когда вдруг выпадала обильная роса, от которой я просыпался, я иногда слышал, как возвращается Генрих. Я знал, откуда он приходил, – от домика обходчика, где жила та женщина. Я делал вид, что сплю, когда он укладывался.
Однажды вечером обходчик сам к нам явился. Мы с Генрихом сидели у костра, который сами же и разложили. Он варил пойманную им форель. Обходчик подсел к нам. Его лицо было бледным и блестело от пота. Генрих вел себя так, будто он его не заметил. Обходчик заговорил о погоде, о страшной жаре. Генрих молчал. Я взглянул на него. На вид он был вроде спокоен, но почему-то без всякой надобности то и дело ворошил костер. «Сейчас вернусь», – сказал я.
Позже я услышал, что
– Где? – спросил Генрих.
– Аррас.
– Я тоже там был, – сказал Генрих.
У обходчика был туберкулез. Он показал Генриху свидетельство от врача, которое принес с собой. Генрих не захотел взглянуть на него. Спокойно, вовсе не из желания вызвать жалость, обходчик сказал, что жить ему осталось недолго. Сказал также, что на земле у него нет никого, кроме жены. Он прекрасно знает, что слишком болен для нее. Но теперь ему осталось совсем немного, и потом – у него же больше никого не было… Может ли Генрих это понять? «Да», – сказал Тисс. После этого обходчик больше не говорил. Он ждал ответа от Генриха.
Какое-то время царило молчание. Генрих не сводил глаз с огня. Потом еще раз спросил:
– Где тебя ранило, приятель? Под Аррасом?
Обходчик кивнул. Генрих продолжал смотреть на костер. Он как будто не расслышал даже собственного вопроса.
В костре затрещала ветка. Генрих поднял глаза.
– Ах да, – сказал он так, словно забыл обо всем. – Но я сам ей это скажу.
– Хорошо, – ответил обходчик и поднялся.
Следующей ночью Генрих вернулся раньше, чем я ожидал. Мимо как раз грохотал экспресс Варшава – Париж. Паровоз изрыгал фонтаны искр. Генрих упал на траву.
– Завтра я удеру отсюда, Пауль, – сказал он.
Я промолчал. Я знал, что все так закончится. Но меня это так сильно огорчило, что язык не поворачивался что-то сказать.
– Все равно пора уже, – помолчав, добавил Генрих. – Слишком долго проторчал я на одном месте.
– Ты ей это сказал? – спросил я.
– Да.
Я поглядел на луга в тумане.
– Этому бедняге не поможет, если ты уйдешь, Генрих. Она будет сидеть и лить слезы…
– Нет, не будет, – ответил он.
Я взглянул на него. Он резко обернулся ко мне.
– Она уже сыта мной по горло, – сказал он. – Я ей сказал, что женат. И что хочу вернуться домой. К жене…
Я кивнул.
– И она не лила слез, – заметил он. – Она взорвалась. Злость, понимаешь? Злость! Это поможет ей продержаться. А характер у нее, скажу я тебе, – черт знает что!
Мы помолчали.
– А ты и вправду женат? – спросил я через какое-то время.
– Ох, ну ты и скажешь, – выдавил Генрих и сорвал пучок травы.
На следующее утро он ушел.
– Я провожу тебя немного, – предложил я.
Он помотал головой:
– Оставь. Так будет лучше…
День был ясный. И видно было далеко-далеко.
– Не упускай из виду Мека, – сказал Генрих. – А лучше всего – займи мое место в углу. Но не думаю, чтобы он устроил тебе еще какую-нибудь подлость.
– Я тоже так не думаю, – кивнул я.
– Ну, тогда всех благ, Пауль.
– Всех благ, Генрих…
Я постоял перед бараком, пока он не скрылся в лесу. Он не обернулся.
Через три недели ушел и я.