От рук художества своего
Шрифт:
И это тяготило Франческо.
В это время и возникли в их доме на Сен-Мартен новые слова — Россия и Санкт-Петербург. И то и другое звучали таинственно и тревожно — как обозначение поворота судьбы.
Отец вел уже переговоры с коммерческим советником русского царя Лефортом. Он ставил ему условия, выдвигал все новые требования, а тот, похоже, склонялся и был намерен заключить с Растрелли сделку любой ценой. Видно, имел от царя строгие предписания на этот счет. России и ее двору, в отличие от французов, художники нужны были позарез.
Франческо, услышав о возможной поездке, обрадовался. Он снова почувствовал себя послушным и восхищенным сыном, что сразу же принесло ему сильное душевное облегчение.
Однажды отец сказал:
— Искусство, Франческо,
Приехал — и сразу же получаю крупный заказ. Нужно сделать надгробие бывшему королевскому министру, маркизу де Помпонэ. Заказ почетный. Работал день и ночь. Замахнулся на многофигурный ансамбль. Наворотил саркофаг на львиных лапах, покрывала, головки амуров, гирлянды, аркады, фигуру со светильником, херувимов. Назаказывал мраморов — белых, черных, лангедокских красных, желтых, темно-серых. Все мне доставили, что просил. А промахнулся в главном — раздробил общее решение на детали и подробности. Сам вижу — неудача. Что тут делать? Впору бы все разнести и начать сначала. Но подоспел срок сдавать работу. Деньги нужны. Сдаю. Принимают вроде бы неплохо. А за спиной раздаются голоса моих недоброжелателей — этот Растрелли не добился правды, не проявил ни хорошего вкуса, ни удачной выдумки. Думаю: и без вашего ядовитого шипенья вижу, что сел в лужу… Вот тебе и парижский триумф Растрелли, о котором мечтал ночами. Понимаешь, Франческо, тщеславие в нашем деле — первый шаг к провалу. Запомни. Я это понял, но поздно. По счастью, неудача меня не сбила…
Надеюсь, в России мы поправим дела, учтем ошибки. Не вышло с Людовиком, выйдет с Петром. Как считаешь?
А теперь-ка, — сказал отец после короткого молчания, — давай съездим в гости к одной старой даме. Я человек суеверный и хочу кое-что проверить. А то судьба нас с тобой затащит бог знает куда. Давай-ка одевайся. Поедем к даме прекрасной и почтенной! Una signora е per l'italiano una santa crestura!..[10]
— К какой? — удивленно спросил Франческо.
Но отец ничего не стал разъяснять.
А Франческо уже мечтал о поездке в Россию, хотя толком об этой стране ничего не знал. Говорили, что русские — народ дикий, но славный и простосердечный. А холодно там бывает так, как только в Берлине…
Туманные контуры страны, ее ледяной дух подступали все ближе. Им уже начали платить оклад, а поездка пока откладывалась.
* * *
Франческо часто думал: какой же должна быть архитектура? Вот, скажем, приедут они в Россию — ведь нельзя же там строить так же, как в Париже. Все другое — ландшафт, местность, климат, освещение. Франческо листал книги, что-то чертил, прикидывал. Он думал, что архитектор не должен бояться повторений, и твердо знал, что без счастливых
Архитектура должна была, по его представлениям, взрастать на земле естественно, как цветы или злаки. С важностью и легкомысленной надменностью юнца он думал о себе: я построю в России такие блестящие дворцы, что на них будут заглядываться опытные архитекторы из Парижа и Рима.
Для Франческо архитектура была хранителем духа. Это было чудесное, непонятное, роковое. Это был добрый демон, руководящий им.
Париж, 1716 год, улица Сен-Мартен
Как-то отец с сыном вышли из дому, чтобы пройтись по городу просто так, безо всякого дела, — такие прогулки у старшего Растрелли стали все чаще и чаще.
— До чего скучный город Париж! Готика надоела, она меня давит, слишком благочестива. Французы все какие-то худосочные. Бестолковый, право, город, — сказал отец.
Франческо отлично понимал, что неудовольствие отца вызвано совсем не готикой и не парижанами. Его гнетет непризнание, отсутствие заказов, вынужденное безделье.
Юноша никак не мог согласиться с отцом, что Париж — город скучный. Всем существом, всем сердцем своим он знал, что это не так. Но отцу не стал возражать. И широкие, чуть запыленные листья каштанов, и визг шарманки, и каждый цвет и каждый звук для него драгоценность.
Растрелли живут на улице Сен-Мартен. Это не так далеко от Сены. Здесь добротные, массивные, сделанные надолго дома. Они солидной важностью напоминают монахов.
Когда-то в этой части города проходила старая Галльская дорога — из тех, что вели в Рим. Тогда это была дорога войны, походов, солдатских тягот. Теперь она заросла чертополохом.
Каждый город имеет свои пределы, но Париж не умещается в отведенных границах. Две арки — Сен-Дени и Сен-Мартен фиксируют пограничные точки основных дорог. Но что тут можно фиксировать? Париж растет вкривь и вкось, беспорядочно перебрасываясь с одного берега Сены на другой. Один наблюдательный аббат по имени Ложье заметил, что внешность Парижа никак не отвечает той идее, которую иностранцы должны составить себе о столице наиболее прекрасного королевства Европы. Нагромождение, скученность домов, мешанина, в которой хозяйничает только случай. Отец тоже так думает. А сын просто не может себе представить города, который был бы лучше Парижа. Как-то ему довелось увидеть, как лучи утреннего солнца играют на золотом барельефе Дома Инвалидов, — эта картина осталась в нем навсегда. Он любит свою улицу и дворцы, фасадами обращенные к Сене, любит запахи пригретой зелени в саду Тюильри и медлительный перезвон колоколов.
А отец истосковался по родной Флоренции.
Франческо нравится часами бродить по городу. Он любуется толстыми башнями, стрельчатыми сводами, шпилями, колоннами, остроконечными кровлями. Он научился чувствовать Париж как живое существо — с душой, телом и привлекательным лицом.
Однажды отец рассказывал, что в древние времена в богатых парижских домах после парадного обеда на десерт подавались вазы, наполненные золотыми монетами последнего чекана. Франческо Растрелли казалось, что Париж дарит ему такие щедрые вазы на каждом шагу.
Отец стал грузноват, но ходит еще очень легко, и взгляд его из-под нахмуренных бровей быстро скользит по лицам прохожих, по фасадам, балконам, крышам.
— А небо тут, мой мальчик, какое? Ты только посмотри на это небо — глупое, неподвижное, с сероватым блеском… Ты бы видел небо Флоренции! Густо-синее и с такими ослепительными облаками, словно их выстирали в горном ледяном ручье! Ты увидишь, Франческо, мы с тобой вернемся во Флоренцию в ореоле славы! Черт подери!
О Флоренция!
Он учился там скульптуре, архитектуре. Он знает литье, все его капризы. Знает строительную технику. Знает гидравлику, механику, знает тайны ювелирного дела. Он вызубрил столько всего, сколько может влезть в здорового мужчину. И что же? В его родной Флоренции ему не нашлось места.