От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы
Шрифт:
Одним из этих детей был двенадцатилетний тогда сын Эмиля Хейльборна, спустя 83 года рассказавший мне, как Сельма Лагерлёф, прихрамывая, вошла и надписала ему «Нильса Хольгерсона». Затем детей увели от писательницы, а торжественный вечер продолжился «чашкой кофе» в присутствии взрослых прихожан.
В письме к Софии Элькан Сельма Лагерлёф упоминала, что очень хотела бы посетить Таврический дворец, Петропавловскую крепость и Эрмитаж. Эрмитаж был закрыт «по случаю какой-то весенней уборки», но в крепости писательница побывала, как и в «Храме на крови».
Петропавловский собор стоит недалеко от так называемого равелина, где содержались политические преступники. «Нельзя не подивиться, — размышляла впоследствии писательница, — властителям,
Чичероне, сопровождавшую ее в дни пребывания в Петербурге, Сельма Лагерлёф описала так: «…шведская дама, молодая, блондинка, красивая, благороднейшего северного типа. Я знала о ней, что она из хорошего дома, и поскольку принадлежала к высшим кругам общества, то могу себе представить, что ее жизнь была, так сказать, танцем на розах. Но, общаясь со мной, эта молодая соотечественница стала мне говорить о своем горячем желании оставить праздную жизнь, найти возможность отдавать все силы какой-нибудь серьезной и трудной работе, применить на деле свои способности и собственным трудом достичь чего-то». Этим гидом была Эльза Брендстрём. Пройдет всего два года, и у нее появится возможность реализовать свои устремления.
После краткого пребывания в Москве Сельма Лагерлёф вернулась в Швецию, проведя в России больше недели.
Веселье…
«Прекрасная эпоха» была в России более прекрасной и беззаботной, чем где-либо. Но безудержно беспечная жизнь протекала на фоне народной нищеты и политических волнений, чего не было в других европейских странах. Словно бы интенсивность веселья была прямо пропорциональна подспудному ощущению, что скоро все это кончится.
В стране с такой разнородной социальной структурой, как Россия, печаль и радость утолялись по-разному, в соответствии с классовой принадлежностью. Рабочие, кучера и прочий работный люд посещали бесчисленные городские трактиры — своего рода третьеразрядные ресторации, обычно расположенные на уровне улицы или же в подвале. Еду заказывать не принуждали, и посетители одним махом опустошали 120 или 300-граммовые бутылочки водки — особенно кучера, которые всегда торопились. Если хотелось поесть, то обычно предлагался капустный суп с хлебом или пирогами. «Здесь собираются отбросы общества, — писал один шведский путешественник, — чтобы, налившись водкой, подкрепиться и позабыть о горестях дня. Между „Контантом“ на Мойке и трактиром на Воронежской улице такое же расстояние, как между аристократом и дворником».
Тому, кто хотел только выпить, не обязательно было тащиться в трактир: в государственных монопольных лавках водка продавалась свободно. Она была двух сортов — попроще, залитая красным сургучом, и лучше очищенная — белым. Пробка сидела так неплотно, что бутылку легко было открыть прямо на улице, и государство извлекало из этой торговли большие деньги.
«Водочные лавки можно было узнать издалека, — вспоминает Бенгт Идестам-Альмквист. — Штукатурка каменного фундамента выкрошена. Дом выглядел рябым. Рабочий входил, получал свою бутылку. Ее содержимое следовало употребить тут же, ибо пустую тару надо было возвратить. Рабочий выходил наружу, тер горлышко бутылки о фундамент и выковыривал сургуч. Потом он ударял ладонью по донышку, пробка вылетала, и бутылка выпивалась из горлышка на тротуаре». Такое зрелище, врезавшееся в память будущего писателя, он наблюдал во время прогулок с гувернером, и в детской комнате потом играли в водочную лавку.
На другом конце шкалы находились рестораны первого класса. Их владельцы часто были иноземцами, и заведения носили иностранные названия.
Одно
К таким относились «Донон», «Контант», «Медведь», «Доминик», «Restaurant de Paris», «Вена», «Эрнест», «Метрополь». Считалось, что лучшая русская кухня была у Палкина на Невском проспекте, 47.
Было также довольно много варьете и летних театров, расположенных обычно за пределами центра, на островах. Сюда приезжали после посещений ресторанов, чтобы беззаботно повеселиться, прежде всего ради цыганских танцев и песен. Одним их самых известных ресторанов-варьете был «Аквариум» на Каменноостровском проспекте, 10, где имелись и летний, и зимний сады.
Есть много описаний русских фешенебельных ресторанов. Виноторговец Карл Лион, легендарный стокгольмец, часто посещал город в первые годы столетия. Он вспоминал:
«Веселье продолжалось ночи напролет. Можно было, например, начать вечер в „Медведе“ — ресторане, находившемся на пересекавшей Невский проспект улице. Обслуживающий персонал состоял из татар, то были лучшие официанты в тогдашней России… Мы начинали с плотной закуски, среди которой была, конечно, масса великолепнейшей икры, в том числе красной лососевой, под которую мы пили водку с императорских винокуренных заводов. Затем приносили борщ, мы ели копченого или вареного осетра, после чего обычно следовало блюдо из дичи, например белой куропатки. Русские действительно мастера в приготовлении дичи, часто со множеством различных грибов. На десерт брали, к примеру, glace аи four (мороженое, запеченное в духовке. — Примеч. перев.), и весь обед орошался грузинскими либо тонкими зарубежными винами.
Когда добирались до кофе и коньяка, дело уже близилось к полуночи, и пора было отправляться на острова.
Нанимали тройку с местами едва для двоих человек. Ею правил кучер в огромном ямщицком пальто из зеленой или черной ткани, подбитой мехом. Он был опоясан красивой тканой лентой, а на шапке торчало павлинье перо. Из трех лошадей в упряжке коренная бежала рысью, а левая и правая шли галопом. Вообще говоря, меня очень удивляло то, что русские велели кучерам с экипажами ждать всю ночь напролет у тех заведений, куда зашли, сколь бы холодна ни была ночь…
От Невского проспекта мы выезжали на невские острова, где имелись всевозможные заведения, варьете и цыганские рестораны, в которых цыгане пели свои экзотические песни. С рассветом веселье продолжалось в яхт-клубах, где все и завершалось завтраком из ветчины и яиц, а в зимнее время иногда и с катанием с горы на санках. Лишь после этого наступало время ехать домой».
Отношение русских к развлечениям и употреблению алкоголя было настолько терпимым, что граничило с экзотикой. Примером может послужить праздник, устроенный братьями Нобелями для офицеров и кадетов по случаю прихода в Петербург в августе 1902 г. шведского корвета «Фрейя». Несколько кадетов получили дисциплинарные взыскания за появление на борту в нетрезвом виде, и поэтому подробности дела сохранились в записях журнала Военно-морского училища.
После закусок, состоявших, в частности, из осетрины, черной икры, зажаренных целиком медведя и дикого кабана, кадеты решили, что обед завершен. Но это было лишь начало. После закусок растворились двери в настоящий обеденный зал, и гости приступили к трапезе, «не уступавшей закускам в кулинарной изысканности». Особенно сильное впечатление произвели на юных кадетов полные бутылки шампанского, выставленные при каждом куверте. После обеда, выйдя в парк, приступили к кофе с ликером, шампанским и земляникой. Юные морские кадеты так тут разошлись, что принялись качать нескольких русских генералов, но одного не успели вовремя подхватить, и он грохнулся на землю. Младшим кадетам после этого пришлось покинуть пир и отправиться на борт корвета. Далее журнал сообщает: