От ведьмы слышу!
Шрифт:
Ей подчинились в каком-то трансе. Вынесли Машку в прилегающий к отделению садик, уложили в тенечке на лавочке, и тут Дарья приступила ко второму действию своей пьесы.
— Сестричка, не умирай! Что они с тобой сделали, сволочи! Убийцы!!! Насильники! Кто-нибудь, вызовите «скорую»!!!
За кованой оградой отделения собрался народ. В основном бабульки с внуками. Это был тот самый контингент, на сочувствие которого и рассчитывала Дашка. Она принялась причитать еще вдохновеннее, излагая публике историю о том, как их с сестрой несправедливо забрали в милицию, лишили всяких прав, оскорбляли, а теперь ее хронически больная сестра умирает от анафилактического шока, вызванного аллергией на милицейскую
— Идолы! — ворвалась в отделение самая решительная из бабулек. — Вы что деточек обижаете?!
…Нет даже смысла описывать, какая волна народного гнева поднялась вслед за репликой дежурного: «Шли бы вы, гражданка», и как милиции пришлось отражать напор этой самой волны, норовившей навести порядок в коррумпированных правоохранительных органах авоськами с селедкой, пакетами с кефиром и тяжелой артиллерией в виде сумок с картошкой…
Если бы какая-нибудь из разгневанных честных налогоплательщиц в тот момент обратила внимание на девочек, из-за которых и разгорелся сыр-бор, то весьма удивилась бы тому, что их и след простыл. Как истерически вопившей, так и находившейся в коматозном состоянии…
— Блин, Дашка, тебе в театре играть! Ты так круто вопила! — сказала «умирающая лебедь», после того как они с сестрой, пробежав без остановки пять кварталов, сели в вагон подземки и позволили себе отдышаться.
— Играть будем вместе. Ты помирала — высший класс!
Девочки расхохотались, но тут же посерьезнели.
— Надо срочно вытаскивать ребят.
— А то.
— От мамы влетит…
— Почему?
— Скажет: я вам гостя поручила, а он из-за вас в ментовку загремел…
— Из-за нас?! Да из-за собственной глупости! И этот Ираклий тоже хорош! Как маленькие дети! Из-за совка подрались в песочнице!
Тут Машка неожиданно побледнела. Словно и впрямь с нею случился анафилактический шок:
— Мы зря сказали ментам наши данные. Приедут, права качать будут.
— Я на это посмотрю, — нечеловечески ощерилась Дашка и незаметно почесала подросший еще на пару сантиметров хвостик. — Как они смогут что-то требовать от нашей мамы-ведьмы!..
Смеркалось. По серым и скудным внутренностям малогабаритной московской квартиры торопливо шмыгнули последние отблески солнечного света, теряясь за портьерами из двойного черного крепа, бесследно тая в углах с затаившейся темнотой. Солнечному свету в этой квартире явно было не место. И он это прекрасно понимал и потому предпочитал здесь не появляться.
В квартире царила неестественная пугающая тишина, привычная скорее для склепа. Собственно, квартира и походила на склеп. Хотя бы тем, что в ее единственной комнате-гостиной стоял вовсе не набор мягкой мебели «Рябинушка». И не столик, заботливо украшенный какой-нибудь салфеточкой-фриволите. Прямо посреди комнаты на полу стоял массивный, основательный и респектабельный гроб. Случайный гость, буде у него такая возможность посетить сию квартиру, разумеется, отметил бы и мрачность интерьера, и респектабельность гроба, после чего бежал бы без оглядки до ближайшей психиатрической клиники [19] . Но, благодарение милосердным небесам, в этой квартире никогда не было гостей. Особенно — случайных.
19
Что является еще одним веским аргументом в борьбе с мещанской традицией из любопытства «поглядеть, как живут», ходить к соседям, занимая у них соль, спички, подсолнечное масло и гигиенические тампоны. В один прекрасный день соседи придут к вам — тоже что-нибудь занять и посмотреть, как вы
Озеро квартирной тишины внезапно нарушил странный до неприличия звук, похожий на тот, который издает консервная банка, привязанная к хвосту скачущей рысью кошки. Вслед за этим гнусным дребезжаньем что-то зашипело, заквохтало, хрюкнуло, рыкнуло, сказало нечто наподобие «Мгнм» и, наконец, девять отчетливых ударов возвестили наступление вечера. И если бы гипотетический гость (либо независимый наблюдатель ООН) решил выяснить, где находится источник всех этих звуков, то ему была бы прямая дорога на крошечную кухню, тоже темную и пустынную. Единственным украшением кухни являлись гигантские часы с циферблатом размером с хороший телеэкран, гирями в виде свинцовых человеческих черепов и маятником из чьей-то берцовой кости. И если гипотетический гость уже налюбовался вдоволь жуткими часиками, ему самое время убираться из квартиры вон, поскольку этот звон разбудил хозяина дома.
…Крышка гроба бесшумно отъехала вниз (владельцы старых школьных пеналов знакомы с такой моделью), являя затопившему комнату сумраку лежащее на ложе скорби существо. Узкое, острое, словно равнобедренный треугольник, лицо существа обрамляли неестественно светлые, опалесцирующие в темноте длинные волосы. Существо медленно открыло глаза. Оказывается, глаза у него были под цвет волос. Но светились поярче.
— Приветствую тебя, грядущая ночь! — тихо, но в то же время торжественно изрекло существо голосом, не принадлежащим к миру живых. — Приветствуй и ты меня, своего господина.
С этими словами существо энергично выбралось из гроба. Его глаза сверкнули, как габаритные огни. Видимо, эта вспышка стала причиной того, что на стенах сами собой разгорелись неровным, робким пламенем узкие высокие свечи в старинных, заплывших воском шандалах. При свете свечей существо можно было рассмотреть подробнее. Почти во всем оно напоминало мужчину, худого, крайне изможденного и немощного. Он зябко кутался то ли в залоснившийся ветхий халат, то ли в плащ. Тощие узловатые пальцы украшались когтями, а когда существо зевнуло, выяснилось, что по роскошным клыкам его можно смело классифицировать как вампира.
Людвиг Честнейший, Мастер московских вампиров, занимающий этот солидный пост почти половину тысячелетия (о да, он помнил многое и многих!), подошел к стене и нажал на невидимую для непосвященных глаз панельку. Часть стены сдвинулась, как ширма, открывая крошечную комнатку наподобие артистической гримуборной. Облако тлена и нафталина выбилось из комнатушки, но Мастер не обратил на это никакого внимания. Его обоняние реагировало на иные ароматы. Чему-то загадочно и жутко улыбнувшись, Людвиг Честнейший подошел к висевшему на стене комнатки зеркалу.
Да, это можно было назвать зеркалом. Правда, с одной оговоркой: живые люди предпочитают амальгаму. Зеркало вампира было выточено из минерала, цветом и блеском напоминающего гематит, и в его черном овале не отражалось ничего. Кроме самого Людвига Честнейшего.
Разумеется, как всякий вампир, господин Честнейший относился к зеркалам с предубеждением. Но черное зеркало было ему необходимо. Он должен видеть облик, который на данный момент принимает его ветхая плоть.
Мастер вампиров взглянул на поверхность темного овала. Но там отразилось не треугольное лицо старца, напоминающего мумию. Отнюдь. Из зеркала на вампира глядел худощавый, но вполне крепкий мужчина лет пятидесяти с внешностью типичного жителя Москвы, к тому же облеченного властью. В зеркале тусклым золотом блеснули подполковничьи погоны, украшавшие серый форменный китель, и кокарда на серой же фуражке.