От войны до войны
Шрифт:
Вот так, Адгемар, теперь ты – чернокнижник. Кое-чему ты меня все-таки научил, ты и Ворон. Победа может быть дороже Чести. Иногда…
– Иди, сын мой. Ты свободен от Зла, оно больше не коснется тебя.
От чего это он свободен? Робер, не дрогнув бровью, принял благословение и вышел. Холодно и пусто, словно из него душу вытрясли, а вдруг так оно и есть? На первый взгляд он здоров, только голова как с похмелья, хотя бывало и хуже…
Что они про него узнали? Что они вообще узнали? Выйдя на улицу, Эпинэ рискнул поднять манжет и отнять от раны платок. Ничего! Если не считать крохотного пореза, впрочем, почти затянувшегося.
Глава 5
Агарис
«Le Chevalier des B^atons» &
Робер расправил манжеты и задумался. Нужно решать, кому верить – «истинникам», гоганам или никому. То, что магнус и Енниоль гонят одного и того же зверя, Эпинэ не сомневался. «Истинники» были отвратительными, гоганы – чужими, а они с Альдо умудрились попасть точнехонько между молотом и наковальней. Сюзерен прав. Рыжие дерутся за первородство, торквинианцы точат зубы на что-то совершенно непонятное, а талигойцы и для тех, и для других – разменная монета. Как и кагеты, бириссцы, бакраны и все остальные. Так что? Плюнуть на данное слово и думать лишь о своей шкуре? Да кому она нужна! Уж во всяком случае, не ему. Будь что будет, но он расскажет Енниолю о том, что браслет у «истинников», и покажет руку, на которой нет никакого следа… Пусть «истинники» забрали браслет, его сердце отдано Мэллит навеки и до смерти, а вот Альдо о походе к магнусу лучше не знать – целее будет.
Отправиться на поиски достославного прямо сейчас или выждать? Если за ним следят, уместнее пойти… куда? Домой? В таверну? Пожалуй что в таверну! Вот он и пойдет в «Оранжевую луну», даст знать, что произошло нечто важное, но за ним могут следить, а дальше – дело Енниоля.
Приняв решение, Иноходец повеселел, главное – знать, что делать, а как – приложится. Оказавшись на площади, Робер оглянулся – так, для очистки совести, чего-чего, а выискивать прознатчиков последний из Эпинэ не научился и сомневался, что когда-нибудь научится, и вообще пошло оно все к кошкам! Талигоец махнул рукой и направился в таверну.
После серых выстывших переходов аббатства «Оранжевая луна» казалась средоточием жизни. Зал, несмотря на поздний час, был полон – смеялись и пили моряки, хихикали красотки в ярких платьях, тенями метались подавальщики, пахло жареным мясом, приправами, горячим хлебом. В эту ночь Робер любил всех, кого занесло к достославному Жаймиолю, какими бы грубыми, глупыми и шумными они ни были. Каждый взрыв хохота, каждая тарелка с обглоданными костями напоминала, что он вырвался из сухоньких мышиных лапок и вернулся к людям.
– Блистательный обронил письмо, – молодой гоган в опрятном фартуке с поклоном подал Роберу измятую записку и помчался к дальнему столу, по которому стучали кружками подвыпившие фельпские моряки. Иноходец был знаком с гоганскими штучками и все равно едва не поверил, что пахнущий резедой клочок бумаги выпал из его кармана.
Клочок оказался любовной запиской, таких у любого кавалера найдется не меньше десятка. Какая-то Лауренсия ждала «милого Робера» в доме на улице Милосердного Аврелия, посылала ключ и «тысячу тысяч раз» целовала его черные глаза. Робер рассеянно сунул письмо в карман и с удивлением обнаружил там ключ. Чисто сработано! Эпинэ бросил на стол пару монет и, фальшиво насвистывая, вышел на улицу.
До указанной улицы было рукой подать. Иноходец неплохо знал Агарис, хотя лучше бы ему было сюда не возвращаться… Лучше бы ему было отправиться в Гайифу или вообще к кану холтийскому, а всего умнее было бы не родиться, тогда бы не было ни поражений, ни разлук, ни предательств, ни любви…
Любопытно, существует ли таинственная Лауренсия на самом деле? Гоганы все делают на совесть, когда они с сюзереном шли «смотреть» лошадей, им показывали лошадей. Когда они играли в кости, они таки играли, теперь его вызвали на свидание… И свидание оказалось самым настоящим, а женщина очень красивой – белые волосы, зеленые глаза, очень светлая кожа. Кто она? Откуда? Неважно! Красавица ждала Робера Эпинэ, и талигоец постарался ее не разочаровать. Удалось это или нет, Иноходец так и не понял. Лауренсия была слишком умелой, чтобы сказать наверняка, но Робер был ей благодарен. В том числе и за то, что она молчала.
Лауренсия улыбнулась и встала. Робер лениво следил за тем, как женщина зажигает свечи и наливает вино. Сколько ей лет? Где родилась? Любила ли кого-нибудь? Да какое это имеет значение… Красавица подала бокал, наполненный лучшим кэналлийским, и Эпинэ вспомнил о «франимском виноторговце». Пахнущее холодом вино было старше и Мэллит, и Ворона, и Матильды. Пошедший на «девичьи слезы» виноград вызрел еще при деде Рокэ.
Где-то что-то скрипнуло, и в спальню вошел достославный из достославных… Гоган мельком глянул на полуобнаженную женщину – так глядят на вещь, впрочем, нужную и дорогую.
– Блистательный начал ночь с радости, пусть она длится вечно…
С радости? Пожалуй что и так. Лауренсия на несколько минут заставила его позабыть обо всем, но вечного забвения он не хочет!
– Благодарю достославного из достославных.
Разрубленный Змей! Надо же одеться…
– Не стоит надевать одежды раньше утра. Сын моего отца уйдет, и внука твоего деда вновь согреет любовь.
Согреть-то согреет, только на любовь это похоже, как живая лошадь на мертвую. В любом случае говорить с Енниолем в голом виде Робер не собирался. Талигоец торопливо одевался, а гоган сидел у стола, невозмутимый, как изваяние. Он рискует, доверяя куртизанке. Конечно, больше, чем гоганы, ей в Агарисе никто не заплатит, но есть еще и страх, и магия.
Раньше Робер не верил в сказки, но не спорить же с очевидным! И гоганы, и «истинники» могут многое, хотя, возможно, Енниоль спокоен именно поэтому. Гоган перехватил взгляд Робера и покачал головой:
– Мы одни пред глазами Его.
Женщина сощурила глаза и накрутила на палец серебристую прядь. Робер пожал плечами – Енниолю виднее, что и при ком говорить.
– Что погнало правнука Флохова в ночь?
– «Истинники», – выдохнул Робер. – Мне пришлось отдать им браслет М… мммм, под ним ничего не было.
Он рассказал все, умолчав лишь о своей любви, но о ней он не сказал бы даже Создателю. Гоган слушал, слегка наклонившись вперед и перебирая холеную бороду.
– Неисповедима воля Кабиохова, – Енниоль казался задумчивым, но спокойным, – не было средств снять клеймо, но оно снято. Блистательный свободен, это так, но кто его освободил? Первородный? Сила Флохова? Или же отмеченный мышью?
Достославный замолчал, длинные желтоватые пальцы легко поглаживали кончик бороды. Женщина на кровати не шевелилась, свеча догорела, и Робер зажег другую. Огонек показался странно алым, закатное пламя на мгновение залило комнату кровью и погасло. Эпинэ вздрогнул и выронил огниво.