От войны до войны
Шрифт:
– На улице?
– Да, внизу…
Принцесса отдернула многострадальный занавес и прильнула к стеклу.
– Пусто, – в голосе вдовицы чувствовалось чуть ли не сожаление. – Если кто и был, то удрал, а в чем дело?
Не хватало рассказать, что его перепугала девчонка в ночной сорочке и пегая лошадь. Это было пьяным бредом, это просто обязано быть пьяным бредом!
– У тебя точно нет касеры?
Клин вышибается клином, если нет касеры, пойдет вино, но он допьется до бесчувствия. «Я заберу его»… Эти редкие зубы, ночной чепчик… Почему так странно стучали копыта?
– Теперь есть, –
Робер медленно покачал головой, которая отчего-то прояснилась, хотя ее об этом никто не просил.
– Сейчас принесу. – Принцесса поставила свечу на ночной столик и, все еще сжимая в руках пистолет, выплыла из спальни обнаженного молодого человека. Молодой человек стиснул зубы и отвернулся от окна. На улице никого не было. Это был бред, пьяный бред. Приличные люди видят зеленых кошек, а ему почудилась полуголая девчонка. Нашел чего пугаться!
– Вот! – Матильда держала в руках глиняную четырехгранную посудину, на горлышко которой насадила два сужающихся к низу стакана из лучшего алатского хрусталя. Принцесса водрузила свою ношу на подоконник. Она, в отличие от Робера, удосужилась накинуть на себя бархатный балахон. Иноходец метнулся к кровати, но его одежда, не считая сиротливо лежащего посреди ковра сапога, куда-то делась. Эпинэ вздохнул и соорудил из смятой простыни некое подобие морисского одеяния. Матильда усмехнулась и протянула ему стакан. Робер его торопливо ополовинил, на глаза навернулись слезы, но вряд ли дело было в выпивке.
– Ты чего-то боишься? – Матильда видела его насквозь.
Эпинэ молча кивнул.
– Я тоже, – сообщила принцесса, села на кровать и принялась рассказывать. Она говорила о горящих свечах, распахнутых воротах, сухой, жесткой траве, а Робер, слушая, но не слыша, медленно потягивал горький, обжигающий напиток.
Ни один дурак не пьет касеру, как кэналлийское – ее не смакуют, ее глотают и тут же закусывают. Лучше всего горячим соленым хлебом, но будущий герцог Эпинэ пил эту гадость именно так. Когда стакан опустел, он наполнил его снова, посмотрел на Матильду, та кивнула, они выпили еще, и все равно было холодно, пусто и страшно.
Принесенная Матильдой свеча догорела и погасла, голова кружилась и одновременно оставалась ясной. «Я заберу его»… Уж лучше б Рокэ пристрелил его на месте или его прикончила умирающая Бира. Все, что угодно, но не эта нежить! Нежить? Вот он и сказал это слово, вернее, подумал. Дракко был прав и Клемент тоже, в Агарисе что-то не так. Ушли крысы и кошки, а что пришло?
– Что с тобой? – Рука Матильды, живая рука, коснулась его лба. – Да у тебя никак горячка?
Робер покачал головой, поднес ладонь принцессы к губам, а потом сгреб обалдевшую женщину в объятия. Матильда рванулась, выдохнув что-то вроде «зачем тебе старуха», но Эпинэ зажал ей рот поцелуем. Она была живой, она была здесь, он не мог ее выпустить, не мог остаться один. Робер забыл обо всем, даже о Мэллит. Он должен был согреться, разорвать захлестнувшую его ледяную веревку. Балахон Матильды полетел прочь, вслед за ним отправились сорочка и простыня, принцесса уже не сопротивлялась, наоборот. Она лгала, называя себя старухой, она была женщиной, желанной, страстной, настоящей. Она была спасением.
Глава 7
Агарис и
«Le Chevalies des B^atons» & «Le Huite des 'Ep'ees»
Место было на редкость мерзким даже для монастыря «истинников». Узкий проход между двумя стенами, больше похожий на коридор, у которого вместо потолка было низкое серое небо. Тоже мне юг! Робер с нескрываемым отвращением посмотрел на грязные клочковатые облака, висевшие над самой головой. Как его сюда занесло? В последнее время с ним происходит что-то странное.
Говорят, некоторые люди бродят во сне, особенно когда светит луна, но на него находит средь бела дня. Как бы то ни было, нужно выбираться с этих задворков. Робер с сомнением посмотрел направо, потом налево, прикидывая, куда пойти. Что в одну сторону, что в другую тянулись две совершенно одинаковые щели, в которые Клемент, и тот бы не полез. Ладно, пойдем направо, если там тупик, вернемся, монастырь не такой уж и большой. Эпинэ махнул рукой и свернул вправо, лихорадочно соображая, что делать потом. С ума сходить очень не хотелось. Нанять слугу и приказать водить себя за руку? Попросить хозяев «Стрижа» запирать его на ключ? Рассказать все Матильде? Хотя что она может? Посоветоваться с гоганами? Пожалуй… Енниоль должен знать способы.
Проклятие, эта стена когда-нибудь кончится или нет? А это еще что такое? На унылом камне проступали какие-то пятна, отвратительные донельзя. Иноходец ускорил шаг и наткнулся на новую россыпь грязно-бурых разводов, по размерам и форме похожих на первые, но более ярких. Через несколько шагов все повторилось. Пятна располагались каким-то им одним ведомым образом, раз за разом повторяя друг друга. Больше всего это походило на пегую лошадь, которую малевал пьяный художник, вместо красок державший плесень.
Эпинэ закрыл глаза и прибавил шагу. Талигойцу безумно хотелось повернуть назад, но он шел довольно долго, и выход или, наоборот, тупик наверняка были уже близко. Глупо метаться туда-сюда из-за какой-то грязи. Прошагав некоторое время вслепую, Робер решил оглядеться. Вокруг по-прежнему вздымались унылые стены, на которых какой-то мерзавец изобразил пегую кобылу, причем со всеми подробностями. Это была уже не семейка гнилостных пятен, а самая настоящая живопись, причем великолепная. Можно было сосчитать каждую волосинку в гриве или хвосте; при этом неведомый мазила не озаботился нарисовать под ногами проклятущей скотины хотя бы травку – толстая пегая лошадь деловито шагала прямо по грязной, облупившейся стене. Робер сжал зубы и пошел дальше, стараясь не глядеть по сторонам, но изображение словно бы шагало рядом, возникая то справа, то слева.
Если бы кто-то когда-то сказал Иноходцу Эпинэ, что его испугает кобыла, тем более нарисованная, он бы расхохотался, но теперь талигойцу было не до смеха. Робер старался не смотреть и все равно видел проклятую фреску, а коридор становился все уже. Еще немного, и придется коснуться сырых стен, на которых перебирала ногами пегая тварь. Почему говорят, что несчастье приносят вороные жеребцы? Черномазый демон Рокэ Алвы казался куда приятнее. Стены подступили еще ближе, и Робер остановился. Пусть это трусость и глупость, но он возвращается.