От всего сердца

Эндрюс Илона

Суркар оскалил зубы.

– Они пожалеют об этом.

– И тогда ростки боли будут посеяны снова. В свою очередь, твой народ будет испытывать собственную тоску и будет стремиться отомстить. И так оно и будет продолжаться, цикл боли никогда не закончится.

– Горнило мести делает нас сильными, - сказал Суркар.
– У меня было шесть братьев и сестер. Война унесла четверых. Остались только я и мой брат. Мы самые сильные в нашем клане. Одержав победу, мы доказали свое право на жизнь.

Крошечные искорки света вспыхнули вдоль плавников и тела умбола. Оунд повернулся в своем аквариуме, очертив

полный круг. Это было захватывающее дух зрелище, желтые и красные огни скользили по его слоистым плавникам, грациозные и красивые. Он поднял плавники, опустил их и снова повернулся, как живое пламя.

Арена наблюдала за происходящим в приглушенной тишине.

Завораживающие плавники пульсировали мягким, красивым светом.

– Что он делает?
– спросил Суркар.

– Он танцует для тебя, - сказал ему Шон.

– Зачем?

– Ты - дитя боли, - сказал переводчик Оунда.
– Ты страдал. Это небольшой подарок, мгновение, свободное от страданий.

Суркар долго смотрел на него.

– Красивый танец. Жаль, что танцами не выигрывают войны. Я дам тебе совет: когда враг придет за жизнями твоих детей, собери их и убегай в свой коралл. Не трать время на танцы.

Он повернулся к Первому Ученому.

– Этот фарс окончен.

– Очень хорошо, - сказал Первый Ученый.

– Есть ли у умбол профессии в традиционном смысле этого слова?
– спросил Косандион.

– Да, - ответила я ему.
– Оунд - оокариш, исключительно красивое существо, чья работа состоит в том, чтобы танцевать для тех, кто обижен.

Следующей была Цианид. Красивая и холеная хиггра вышла на арену на нежных пушистых лапах, очень похожая на мифическую двоюродную сестру земного снежного барса.

У большинства видов развились придатки, которые позволяли им манипулировать вещами. У хиггр их не было. Они все еще ходили на четвереньках, сидели на корточках или лежали в специальных креслах, когда им приходилось делать что-то сложное. Их пальцы были ловкими, но именно их когти делали возможным использование вещей. Длинные и изогнутые, они обеспечивали исключительную точность. Хиггра мог вынуть желток из яйца и пронести его через милю по пересеченной местности, не разбив. Предполагалось, что хиггры вообще не эволюционировали, а были усилены какой-то развитой цивилизацией, затерянной во времени. Их происхождение было одной из загадок Галактики.

Цианид разрезала когтями одну из оставшихся трех сфер, когда ее собственная сфера исчезла из поля зрения. Насекомые пометили представителя донкаминов. Он подошел и встал рядом с ней на арене.

– Вы верите в судьбу?
– спросил Первый Ученый.
– Это ваш вопрос. У вас есть сотня мгновений, чтобы поразмыслить.

Цианид не стала утруждать себя ожиданием в течение 100 мгновений.

– Да. То, что должно быть, то и произойдет.

Донкамин повернул шею в сторону, вытянув ее на два фута. Мой желудок пытался выползти из моего тела.

–

Мы - архитекторы нашего будущего. Судьба - это пустое понятие.

Цианид улыбнулась, показав свои синие десны и сверкающие белые клыки.

– Если все предопределено, зачем вообще пытаться что-то делать?
– задал вопрос кандидат-донкамин.

– Конечно, нужно пытаться. Будущее непознаваемо, и мы слепы к тому, что должно произойти. Наша жизнь - это испытание, с помощью которого нас оценивают. Чтобы заслужить свою судьбу, нужно доказать, что ты ее достоин.

– Нет никаких доказательств того, что судьба существует.

– Нет никаких доказательств того, что у кого-то есть душа, и все же мы здесь.

– У меня нет души, - заявил кандидат-донкамин.

– Тогда я больше не буду с тобой разговаривать, бездушный. Наш диалог будет бессмысленным.

Цианид развернулась и вернулась на свое место.

Отлично. Это быстро закончилось.

Первый Ученый подождал, пока все рассядутся, и расправил крылья.

– Последние две кандидатки могут выходить.

Два пандуса развернулись от секций «Команды Улыбок» и Храма. Амфи первой вскочила на ноги. Она практически подпрыгнула. Длинное фиолетовое платье, украшенное геометрической белой и черной вышивкой, облегало ее фигуру. Цвет был красивым и глубоким, но немного блеклым. Асимметричный вырез опускался под ее левую подмышку, затем широкой складкой поднимался на правое плечо. Это было не столько бальное платье, сколько официальное парадное платье, подобающее супруге Суверена. Ее темные волосы были собраны на макушке в искусную прическу – ни один волосок не выбивался. Ее ноги украшали черные босоножки. Все это выглядело со вкусом и достойно.

Леди Вексин тоже была одета в пурпур, но ее наряд был безудержным торжеством аметиста. Ее полупрозрачное платье развевалось при малейшем дуновении ветерка, будучи радужно-фиолетовым в центре, затем переходящее в огненно-розовое и, наконец, становящееся ярко-желтым. Ее волосы были убраны с лица в замысловатую розу, закрепленную колючим золотым орнаментом, похожим на стилизованные солнечные лучи. Длинный разрез платья раздвигался, когда она шла, давая возможность мельком увидеть ее загорелые округлые бедра. Дюжина ножных браслетов позвякивала крошечными колокольчиками, когда она двигалась, и когда ветерок откинул в сторону подол ее платья, я увидела, что она босиком.

Они стояли бок о бок, элегантная, мрачная обитательница дворца и яркая светлая женщина, которая чувствовала бы себя как дома на цветущем лугу.

– Перед вами ставится следующий вопрос: что такое любовь?
– спросил Первый Ученый.
– У вас есть 100 мгновений.

Шон стал напевать мне на ухо знакомую мелодию. Я стала подпевать. Она цепляла, а я так устала.

– Не делай мне больно...¹³– присоединился Тони.