Отцы
Шрифт:
— Ну, и как они? — поинтересовался Штюрк.
— Очень приличные. Чисто, приятно. Вообще, замечательный ресторан. — И еще громче: — Нашей публике, безусловно, понравится. А как пиво?
Кельнерша как раз поставила кружку и для Папке.
— Пиво лучше всего остального, — ответил Карл Брентен, обтирая пену с усов.
Они пошли берегом озера. На расстоянии часа ходьбы находился лесной ресторан «Древние саксы», расположенный «в гуще великолепного леса», как значилось в проспекте. «Мы будем у вас около полудня и осмотрим ваш ресторан», — написал
— Пройдите-ка вперед, — сказал Папке, — я тут за деревьями на минутку задержусь.
— Боже мой, опять! — воскликнул Брентен. — Я-то думал, что после «Лесного замка», где такие удобства…
Но Паулю Папке ничего не требовалось; его интересовало содержимое его жилетного кармана. Укрывшись за деревом, он осторожно извлек монеты. Две по двадцать марок! Ишь ты! Неплохо! Не поскупился! Ну, посмотрим, как пойдет дальше!
Густав Штюрк спросил у шурина, как здоровье Вальтера, и они заговорили о болезнях и больницах.
— О чем это вы разговариваете? — спросил повеселевший Папке, нагнав друзей. — Не понимаю я вас. Неужели вас не волнуют красоты природы? Неужели вы лишены всякого чувства поэзии? Равнодушно проходите мимо такой благодати и рассказываете друг другу какие-то истории. Откройте глаза! Расправьте грудь! Вздохните поглубже! А-ах! Что за чудный лесной воздух!
— Что ты строишь из себя классного наставника, как будто мы школьники на прогулке, — с досадой сказал Брентен. — Воображаешь, что только у тебя есть глаза и только ты чувствителен к красотам природы?
— Саксонский лес — один из самых прекрасных лесов во всей Северной Германии, — продолжал Папке, словно не слыша раздраженные замечания Брентена. — Я люблю этот лес больше, чем леса Гааке. Как хороши эти могучие стволы буков, не правда ли? А дорога среди берез?
— Но тебе ведь хотелось к воде? — язвительно напомнил Брентен.
— Что это за пестренькая птаха, Штюрк? — спросил Папке, оставаясь глухим к словам Брентена.
— Зяблик.
— А вот та, черная, с длинным клювом? Черт возьми, ну и длинен же у нее клюв!
— Это дятел, — ответил Штюрк.
И Папке разыграл из себя старого птицелюба, питающего особое пристрастие к канарейкам.
— Они удивительно забавны, — восторгался он, — но немного однообразны по расцветке, не ярко окрашены.
— Ну, это уже вздор! — горячо возразил Штюрк. — Так обычно принято считать. Но, кроме желтых канареек, бывают пестрые или в полосах, как у тигра, бывают и белые, и темно-желтые с коричневым отливом. А вот английские цветные канарейки, так у тех оперенье коричневое с красноватым отливом, в полоску, как у ящерицы.
Штюрк разгорячился; он обрадовался, что кто-то проявил интерес к канарейкам, его любимым птичкам.
— Канарейки ведь требуют заботливого ухода, не правда ли? — подстегивал его Папке.
— Что верно, то верно! Для них нужен определенный корм. Воду они очень любят. А на ночь надо хорошенько прикрывать их от света, иначе пострадает их голос.
— Хорошо, когда любишь птиц, — восторженно воскликнул Папке. — Я непременно заведу себе канарейку. Самца, разумеется. Чтоб он звонко пел.
— Так сказать, саксонский лес в комнате, — вставил Карл Брентен. Весь этот разговор показался ему глупым, а интерес Папке к канарейкам — фальшивым.
— Оставь свои дурацкие замечания, Карл! — веско и с достоинством произнес Пауль Папке и ехидно добавил: — Ведь и «мэтр де плезир» не всегда должен говорить глупости.
«Это, однако, уж слишком, — подумал Брентен. — Потешается над званием, которое сам же мне и навязал. Да и означает ли вообще «мэтр де плезир» — распорядитель? Если он меня разыграл — конец нашей дружбе, — мысленно поклялся Брентен. — Эх, вот будет у меня сигарная лавка, тогда сам и одевай своих голодранцев-статистов, господин инспектор костюмерной». Инспектор костюмерной — но этого он не написал на своей визитной карточке.
— Да, Пауль, у тебя на карточке напечатано «инспектор Гамбургского городского театра», но ведь ты инспектор костюмерной, вернее, инспектор костюмерной статистов Гамбургского городского театра.
— Что ты хочешь этим сказать? — Лицо у Папке пошло красными пятнами.
— Я хочу сказать… — Брентен заметил, как покраснел его приятель. «Не хватил ли я через край?» — подумал он. — Я хочу сказать, что это не совсем точно.
— Не точно? Так, так! А я думал, ты собираешься утверждать, что я совершил подлог, мошенничество или еще что-нибудь в этом роде.
Несколько десятков шагов они прошли в полном молчании. Брентен знал, что Пауля опасно выводить из себя, возьмет да и бросит поиски ресторана. Папке думал: «И это называется друг? Одни только колкости и слышишь. Не может придержать свой проклятый язык. А ведь я его устроил в театр, без меня он пропал бы. Нет на свете истинной дружбы».
5
— Идут! Идут! — закричал кельнер, когда три члена правления ферейна «Майский цветок» вошли в сад ресторана «Древние саксы».
Кельнера специально отрядили дежурить у калитки. В ресторане поднялась суматоха. Хозяйка одергивала на себе шелковую летнюю блузку, туго обтягивающую ее могучий бюст; она покраснела от волнения, у нее началась одышка. Хозяин, нервно и смущенно потирая руки, бегал от буфетной стойки к накрытому обеденному столу у окна, чтобы опять — в который раз! — удостовериться, все ли приготовлено. «Один из старейших гамбургских ферейнов по устройству развлечений, — гласило письмо, — пользующийся хорошей репутацией и уважением во всех слоях населения…» И затем: «Восемьсот постоянных членов и, кроме того, сто друзей ферейна. Вы можете рассчитывать на тысячу двести, тысячу четыреста человек». Как же было не волноваться хозяину и всему штату прислуги загородного ресторана: ведь ждали виднейших членов ферейна во главе с председателем, чтобы договориться об устройстве осеннего праздника.