Отец Феона. Тайна псалтыри

Леонов Анатолий

– И чья это книга? – спросил у неё Феона

– Какого-то Галилея.

– Жидовин, что ли? – встрепенулся отец Николай подозрительно прищурившись.

– Нет. Итальянец.

– Итальянец! Папист! – закричал отец Николай яростно крестясь на иконы, – Ересь! Околёсина еретическая! Сказанное противоречит Библии. Книгу эту требуется сжечь, а на отроковицу наложить строгую епитимью …

– Погоди честной отец, всё бы тебе жечь – раздражённо одёрнул помощника Феона, но прежде чем он успел продолжить свою мысль, Настя, насупив брови неожиданно выпалила прямо в лицо отцу Николаю:

– А ещё там написано, что Священное Писание относится только к спасению души и в научных вопросах большого веса не имеет.

В классе

воцарилось гробовое молчание, слышно было как жужжат толстые осенние мухи под потолком и чешет за ухом блохастый щенок прижившийся в подклети у сторожа Некраса.

Отец Феона задумчиво прошёлся по комнате гулко стуча подкованными сапогами по тёсаным доскам пола. Остановившись напротив Насти, он положил ладони на её маленькие острые плечи и внимательно посмотрел в глаза.

– Ищущие Знания, – сказал он, – давно поняли, что окружающий мир не ограничивается лишь его видимой стороной - он куда более широк и значительно многообразнее, чем принято думать. Сдаётся мне, что светской науке и богословию незачем вступать в конфликт друг с другом ибо познание мира их общая цель, просто изучают они разные его стороны. Одни духовную, другие материальную. Истина одна, и она божественна во всех своих проявлениях.

Произнося эти мудрые слова, монах подвёл девочку к школьному старосте и закончил свою мысль простым силлогизмом, никак не вытекавшим из всего вышесказанного:

– То, что ты, дочь моя, в столь юном возрасте ищешь ответы на сложные вопросы мироздания – это хорошо, но то, что от пытливого любомудрия твоего портятся книги, это никуда не годится. Поэтому, справедливо будет ежели остаток дня ты проведёшь в заточении и покаянии.

Староста Димитрий молча открыл дверь класса и взяв Настю за руку увёл её в «карцер», роль которого за неимением ничего лучшего с успехом исполнял школьный "нужной чулан". Теперь после торжества правосудия и наказания всех провинившихся нормальное течение школьного дня должно было наладится, но видимо сегодня был для этого не подходящий день. Не успел Феона отойти от двери, как за ней послышался до боли знакомый слегка блеющий голос, читающий молитву:

– Молитвами святых отец наших, Господи Исусе Христе Сыне Божий, помилуй нас!

Отец Феона тяжело вздохнул. Окинул сокрушённым взглядом тихо сидящих учеников и уныло произнёс в ответ:

– Аминь. Заходи, брат Маврикий.

Глава четвёртая.

С тех пор как неугомонный старец Прокопий был отправлен в Богом забытую глухомань, на реку Пинегу, в крохотный Богородицкий монастырь, оказавшийся после смерти игумена Макария без архиерейского наместника, у молодого послушника остался в обители только один человек, имевший на него особое влияние. Нетрудно догадаться что человеком этим был отец Феона. А поскольку пытливый ум и природное любопытство то и дело вступали у Маврикия в противоречие с несуразностью и бестолковостью нрава, то мудрый советчик был ему просто необходим, чтобы оградить от превратностей жизни, которые он сам себе обеспечивал с превеликим усердием.

Отец Феона был для Маврикия не просто наставник. Он представлялся послушнику существом наделённым сверхъестественными способностями, ставившими его в один ряд с легендарными полубогами и эпическими героями. Он буквально не отходил от своего кумира ни на шаг, следуя за ним «хвостом» как привязанный. Это часто доставляло отцу Феоне немало хлопот, но ответственность за нелепого недоросля перевешивала все бытовые неудобства, тем более, что монастырский устав был довольно строг и Маврикий, как правило, не мог досаждать Феоне сверх того, что позволяли ему предписания.

Впрочем, сегодня, видимо, произошло нечто, что заставило молодого инока пойти на нарушение правил. Появление его на уроке никак не соответствовало распорядку обители, но как бы там ни было, получив разрешение войти, Маврикий сутулясь от усердия

положил три поклона перед иконами и елейным голосом попросил у Феоны разрешения остаться в классе. При этом внешний вид его выражал восторг и ликование человека, сделавшего потрясающее открытие, которое не в силах был удерживать в себе. Отец Феона позволил Маврикию остаться, с условием что тот будет сидеть тихо, но вот его внешний вид оставил монаха совершенно равнодушным. Это обстоятельство вынудило Маврикия мучиться до самого обеда, он ёрзал на лавке, нервно чесался, грыз ногти и громко шмыгал носом, оставаясь для учителя скорее предметом мебели, чем объектом живого интереса. Трудно сказать, как долго он смог бы ещё вынести эту пытку, но наступил долгожданный перерыв на обед, во время которого все ученики гуськом за старостой направились в монастырскую трапезную, а Маврикий наконец получил возможность поделиться своим открытием. Впрочем, слова его не несли в себе никакой определённости, он просто просил наставника отправиться с ним в монастырскую библиотеку, ибо там и находилась тайна, которую он хотел поведать. Феона решил было строго отчитать послушника, пришедшего к нему на урок со столь нелепой просьбой, но глаза Маврикия лучились надеждой и желанием столь отчаянно и по-детски наивно, что монах не смог отказать, предупредив, впрочем, что делает это в последний раз. Маврикий с радостью закивал головой.

Оставив школу на отца Николая, отец Феона направился в книжное хранилище, в душе осуждая себя за излишнюю мягкость, подвившую его поддаться уговорам нескладного и смешного послушника, увлечённого земными тайнами больше, чем святым писанием. Как бы то ни было, но жизненный опыт подсказывал монаху, что любое даже самое случайное на первый взгляд событие может иметь скрытое обоснование, пренебрегать которым было бы весьма неразумно. Сам Феона называл это вниманием к мелочам.

Иноки пересекли Соборную площадь и подошли к галерее, примыкавшей к палатам братского корпуса. Для книжного хранилища там была отведена специальная комната в сорок аршин длинной и двенадцать шириной, со множеством небольших окон, сквозь которые в помещение целый день проникал солнечный свет.

Вдоль выбеленных известью стен с глубокими каменными нишами стояли деревянные шкафы, открытые полки которых были заставлены книгами в тяжёлых, дорогих переплётах. Книг было много, не меньше пяти сотен томов, что, учитывая большой пожар, уничтоживший обитель несколько лет назад, можно было считать подвигом монастырской братии, сумевшей быстро восстановить библиотечное собрание.

В основном книги были богословские, но имелись здесь и труды «еретического» содержания, светская литература и работы античных авторов. Хранились они в особых ящиках, сундуках и ларях, отдельно от работ благочестивых сочинителей и посторонним как правило не показывались. Основу библиотеки составляли рукописи, но количество печатных книг год от года неуклонно возрастало со временем угрожая похоронить почтенный труд переписчиков, коему в земле русской с превеликим рвением тягу имели поголовную от простого чернеца до государя.

Книгохранилище подкупающе умиротворённо пахло воском, киноварью и вишнёвым клеем. В скриптории , наполовину отделённом от читальни массивной перегородкой склонившись над разлинованными тонким затупленным шильцем листами, среди пустых столов и аналоев корпел один единственный переписчик – молодой монах Епифаний. Пользуясь послаблением отца-наместника, многие переписчики предпочитали работать в одиночестве, в тиши своих келий и только Епифаний, день за днём, год за годом, неукоснительно и неизменно приходил в скрипторий, устанавливал на аналой образец, а на столе раскладывал письменные принадлежности: чернильницу, песочницу, перья и кисти, перочинный нож и линейку и трудился от зари до зари, прерываясь лишь на молитву и трапезу. Работал он и сейчас, не обратив внимания на вновь пришедших.