Отец

Соловьев Георгий Германович

— Дело говоришь, — ответил Соколов. — Ну, еще что у кого?

Выступления пошли одно за другим!

Бригада сказала свое слово, которого ждал мастер Соколов. Был разговор о потерях времени и труда на очистку многоведерных ванн у станков, которые таскали в руках. Дело это для девушек было особенно тяжелым. А чего проще устроить как бы канализацию прямо от станков? Было внесено предложение, чтобы при пересменках станки не останавливались, когда рабочие меняются. Такие предложения перемежались с пожеланиями, будто бы далекими от главного устремления бригады. «Нянечка» Елизавета Андреевна, появившаяся в красном уголке в середине собрания, предложила завести в цехе цветы, большие, как деревья,

вроде фикусов, чтобы цех был похож на большой, красивый зал. Одна молодая работница вспомнила статью Александра Николаевича в заводской газете и предложила на пятиминутках, хоть раз в месяц, сообщать, как в семьях бригады воспитываются и учатся дети. Неважно, что в бригаде все больше бездетная молодежь, но у них есть младшие братья и сестры, потом и свои дети будут, так пусть вникают в вопросы воспитания. Ну, и Леониду Ползунову пришлось заявить, что из бригады он не уйдет, и уж если такое дело, то и он не подведет товарищей.

Соколов ничего не записывал, он лишь одобрительно кивал головой да переглядывался с дядей Васей, как бы говоря: «Мотай и ты на ус». Жене казалось, что сойди Соколов с трибуны, сядь кто-нибудь за стол рядом с дядей Васей и примись строчить протокол — и собрание пойдет иначе. Соколов не нарочно повел так собрание. В бригаде не любили сугубую официальность, а бумаге просто не верили. Тут воспитывалось доверие к обычному слову.

Слушая собрание, Женя отметила, что люди совершенно по-деловому говорят о красоте в труде, во взаимоотношениях людей. «Да ведь они все начинают стремиться к настоящей гармонии в жизни, они уже ищут ее. А Соколов больше всех их стремится и знает лучше, к чему он стремится. И Марина тоже…» Марина теперь сидела в профиль к Жене; косынка лежала на ее плече, и Марина обмахивалась время от времени ее кончиком, но делала это машинально: она была увлечена собранием и на Соколова смотрела лишь тогда, когда он вставлял свое слово в общую беседу. «Да, она теперь единомышленница Соколова. И вся бригада — единомышленники. Как же он, Сергей Антонович, достиг этого? — спрашивала себя Женя, переводя взгляд на бригадира. — Да ведь он тоже истый коммунист!»

— Ай да молодцы мы: на собрании пять минут сэкономили. Начало хорошее, — пошутил Соколов. — У нас сегодня присутствуют представители нашей заводской прессы. Почуяли, что мы большое для себя дело затеваем. Может, и напишут про нас: это в их власти. Да особенного ничего мы не собираемся сделать. Задачи, поставленные Двадцатым съездом, всему народу по душе, а потому и мы — как все. Попросим нас не поднимать, как говорят, на щит славы за наши намерения. А про то, чего наши люди уже достигли, про то — пожалуйста, да тоже этак поскромней. А сейчас к станкам.

Бригада разом поднялась, грохоча по каменному полу стульями. Надевая на ходу халаты, все пошли из красного уголка; все они теперь были светло-синими: спецовки скрыли цветные платья девушек и рубашки парней.

К Жене легкой походкой подошла Марина.

— Ой, Женька, смотри у меня не напиши, что я тут говорила, — сказала она, накрывая голову косынкой. — Говорить такие слова я еще пока между своими только могу. — Она протянула Жене руки. — Завяжи-ка рукава. — Марина вдруг заметила, что Отнякин внимательно смотрит на нее и хочет что-то сказать, но послышался грозный голос «нянечки»:

— Стулья-то разворошили! Кто за вас порядок наведет?

И Отнякин смутился, увидев, какое безобразие натворил и он своими ногами. Валя Быкова догнала в проходе Леньку Ползунова, что-то сказала ему, и они принялись ровнять ряды стульев. Тихон Тихонович стал им помогать.

Соколов и дядя Вася прошли мимо. Соколов кивнул Отнякину, как бы здороваясь, но не остановился.

XI

Зной

под вечер даже усилился. Солнце перебралось через крышу корпуса цеха, и всю тополевую аллею заливал теперь солнечный свет; ветер стал настолько горячим и сухим, что перехватывало дыхание.

— Эх, опять Артемово геройство прахом пойдет, — сказала страдальчески Вика, едва выйдя из цеха. — И сам писем не шлет, и в газете только одна заметочка про совхоз была: отсеялись и черный пар пашут, а о нем ни слова. — Вика торопливо перешла аллею и асфальтовую, размякшую на солнце дорогу, за которой ее манили шумящие деревья заводского парка, разбитого лет десять назад и уже довольно тенистого.

— Пойдем отдышимся, — предложила она, облюбовав скамью, окруженную такой густой сиренью, что ветер прорывался сквозь нее уже усмиренным и охлажденным. — Ну что? — спросила она, усевшись на скамью. — Сами видали: бригада же доверия себе требует. Как один человек! Вот теперь и скажите: холостой выстрел моя статья?

— Именно холостой! — быстро и страстно, но без запальчивости ответил Тихон Отнякин. — Идея верная, но вы требовали немедленного, чуть ли не приказом, введения самоконтроля… Понимаете ли вы, как практически трудно будет добиться доверия и права пользования им?

— Однако они начали добиваться. — Вика упрямилась, но как-то вяло, будто она вдруг стала даже равнодушна.

— И добьются! — ответил Тихон Тихонович, обращаясь к Жене, стоявшей близ скамейки и в задумчивости сверлившей каблучком туфли ямку в посыпанной песком дорожке. — На собрании этой бригады мы были свидетелями того, как настоящий руководитель одерживает большую моральную победу. Об этой бригаде, мне кажется, можно очень интересно написать.

— От собрания у меня осталось светлое впечатление. Но я ничего не записала. И протокол не вели, — ответила Женя.

— Опять записная книжка! А светлое впечатление? — Отнякин поправил взъерошенные ветром волосы. — Это же самое главное! Запасайтесь бумагой и садитесь сегодня же на всю ночь. Завтра можете на работу не приходить. Но чтобы за ночь вы исчеркали не меньше тридцати листов! Передайте это ваше светлое ощущение.

— Но Соколов протестует, чтобы его бригаду поднимали на щит славы. И Марина тоже изобьет меня. А если писать, то о ней в первую очередь…

— А!.. — Отнякин с досадой махнул своей длинной рукой. — Надо обязательно писать о людях. Иначе на кой черт нас держат на наших должностях. Но надо о людях писать красиво, надо писать о их заветном и дорогом. Это никогда не обижало человека. Обижает грубое, безвкусное и аллилуйщина.

Вика с изумлением оглядывала Отнякина. Он начинал ей нравиться.

— Смотрите-ка: начальство наше тоже как разморилось, — вдруг сказала она, показывая глазами на дорогу.

Облитые солнцем, в парусиновых костюмах и соломенных шляпах, дорогой шли директор и главный инженер завода.

— Еще главный-то ничего: суховат, ему полегче по заводу ходить, — Вика отживела на ветерке, и ей захотелось пошутить. — А Василию-то Петровичу, директору, вроде как и мне, тяжеленько.

— Почему-то он мне всегда кажется усталым, — сказала Женя, следя глазами за директором. — И с утра, как поздним вечером, и после того как в отпуск съездит, все голову книзу, будто груз на плечах. Неужели так тяжело быть директором?

— Директором быть нелегко… — задумчиво вымолвил Отнякин и быстро обернулся к Вике. — И о Марине нужно обязательно написать. Не рассусоливая, а знаете ли… Будто совсем и не о ней, а о том изящном труде, когда на счету каждая секунда. Виктория Сергеевна, вы хронометрировали работу Марины… Вам бы и написать. Кстати, речь заведете, теперь уже на жизненной основе, и о методе доверия, то есть о сокращении штата контролеров…