Отель «Парк»(Повесть)
Шрифт:
— У меня нет ни гроша, а в горле пересохло. Дайте мне стакан воды, ведь это ничего не стоит, — прохрипел я, с трудом ворочая языком.
— Не могу. Я тебе не даровой водонос! — ответил опухший тип, злорадно глядя на меня.
Мне кажется, что я никогда в жизни ни на кого не смотрел с такой ненавистью, как в тот момент на него. Я готов был растерзать его. Но вспомнил о своем задании и, не сказав ни слова, повернулся и вышел на улицу. Я снова оказался неподалеку от памятника. Но теперь я позабыл обо всем и думал только о стакане воды. Она представлялась мне целительным средством, которое могло вернуть мне силы. Но ее не было. Медленно побрел вдоль террасы ресторана. Внутрь войти не решился. Вполне возможно, что и там мне не дали бы воды. Осмотрел столы. Возле одного из них стоял кельнер. Он рассчитывался с клиентами. На столе была грязная посуда, бутылки из-под вина и сифоны. Вдруг сердце у меня забилось сильнее: я увидел графин с чистой водой. Не раздумывая, я поднялся на террасу. Клиенты вышли. Кельнер тем временем перешел к другому столу. Я быстро подлетел к столу, где стоял графин, налил полный стакан воды и залпом выпил. Почувствовал прилив сил и сразу успокоился. Не спеша налил второй стакан. Кельнер суетился у другого стола… Второй стакан я пил с еще большим удовольствием. Воды в стакане почти уже не было, когда кто-то неожиданно схватил меня за руку, в которой я держал стакан. Это был кельнер. Я переложил стакан в другую руку и допил воду до дна.
— Убирайся отсюда! — закричал кельнер.
Я посмотрел на него. Ненависти, как тот кондитер, он во мне не вызвал.
— Почему? — спросил я.
— Ты думаешь, ресторан для того и существует, чтобы по нему шлялись бездельники?
— Я только выпил воды. Страшно хотелось пить.
Он оставил меня и стал убирать со стола грязную посуду. Я успокоился: жажда меня больше не мучила.
Уходя из ресторана, я спрашивал самого себя: «Неужели я в самом деле произвожу впечатление бездельника? Смешно!» И вот я снова на улице, лицом к лицу со своими проблемами.
Непонятная усталость и какая-то слабость не покидали меня. Неопределенность угнетала и терзала. Я попытался проанализировать создавшееся положение. Почему я не бросил гранату? Решение принял сразу, не раздумывая? Только теперь я мог поразмыслить над этим. А может быть, решение созрело раньше и подсказало его желание добиться лучшего результата? Ведь в малом зале было всего два офицера. В большом немногим больше.
Я шел по улицам, тупо глядя на прохожих и пытаясь решить, что делать. Отказаться от задания или выполнить его любой ценой? Я успокоился и попытался хладнокровно все взвесить. Время против меня. Оно бежит неудержимо. А в такие моменты — быстрее обычного. Девять часов уже пробило.
«Товарищи ждут, — думал я. — Затрачено столько усилий. Сегодня вечером прогремят выстрелы в Прокупле и Лесковаце. Какой позор, если основная операция сорвется! Ведь здесь должны погибнуть фашистские офицеры.
Не простые солдаты, а те, кто посылает их на преступления, кто несет ответственность за гибель бесчисленного множества невинных людей».
«Но, — шептал какой-то другой голос, — товарищи не предвидели ситуации, возникшей сегодня. В ресторане не оказалось офицеров. Их видели там каждый вечер. Оба зала бывали битком набиты. Но стоит ли бросать гранату в двух офицеров? Напрасная трата боеприпасов. Сегодня осуществлять операцию не имеет смысла».
Я стал думать, не страх ли склоняет меня к такому решению. С первого взгляда оно выглядит вполне обоснованным. Но поймут ли меня товарищи? Кто поверит мне завтра, что все обстояло именно так, как я говорю? Завтра вечером зал снова будет полон. Товарищи могут подумать, что я трус, паникер.
«Почему я не позволил Черному идти со мной, — укорял я себя. — Он бы все видел. Двоим бы поверили, что задание не выполнено по уважительным причинам». Теперь поздно. Черный далеко. Мика тоже. Он наверняка нервно расхаживает по комнате и злится, как злился я, стоя на крепостной стене. Если б хоть знать, где он. Я пошел бы к нему. Пусть сам убедится, что офицеров нет. Но и это невозможно: связи с ним нет. Он сказал, что сам меня найдет. Все товарищи в Нише с нетерпением ждут взрыва. А я чего-то медлю, мучительно думаю, рассуждаю сам с собой. Злюсь на себя. Сейчас был бы уже на Нишаве. Вместе с Черным. Но случай упущен. «Неужели я испугался?» — спрашивал я себя. — «Нет, нет!» — отвечал мне другой голос. Я дрожал как в лихорадке. Все это очень напоминало обыкновенную трусость. Я чувствовал себя так, когда десятилетним мальчишкой увидел волка в нескольких метрах от себя. Тогда я плакал, звал мать, кричал. А теперь я не плачу, не зову мать: она мне не поможет. Нет! Все-таки это не трусость. Я хотел бы видеть сейчас своих товарищей, но не для того, чтобы они помогли мне, а для того, чтобы они собственными глазами убедились, что офицеров нет. Столько людей вокруг, а я одинок. Не с кем посоветоваться, некого призвать в свидетели. Зачем? Чтобы оправдать трусость, подтвердить, что я не преувеличиваю? Но мне не было страшно, когда я проходил мимо двери ресторана. Я наверняка бросил бы гранату, окажись внутри побольше офицеров. Я засомневался, проходя мимо большого зала, когда увидел, что там почти пусто. Никогда мне не было так тяжело, как в тот вечер.
Постепенно дрожь прошла. Меня уже не обливал пот. Горло не жгла жажда. Я понял, что эта ночь — единственная и последняя возможность совершить операцию.
Завтра полицейский час начнется в восемь часов. Будет еще светло. На улице останутся одни оккупанты. Ночь уже не сможет быть союзником. А днем совершить налет на ресторан и скрыться почти невозможно. Время было против того, чтобы откладывать операцию. Если даже товарищи подумали бы, что я испугался, я следующей ночью разуверил бы их. Ради того чтобы добиться лучшего результата, я согласился бы прослыть трусом. Ведь это только на один день. И я бы выдержал все, если бы завтра можно было выполнить задание. Но такой возможности не оставалось.
Ясно одно: задание необходимо выполнить этой ночью, пусть даже граната разорвется в пустом зале. Если же немцы пронюхали об операции и намеренно ушли, операцию нужно провести в другое время. Но если бы они знали о готовившемся налете, они никого не оставили бы внутри, предприняли бы необходимые меры… Прежде всего стали бы хватать каждого проходящего мимо человека.
Задание нужно выполнить. Но как? Согласно старому плану произвести налет предполагалось на малый зал. Но там всего два человека. И сейчас они, наверное, уже ушли. А может быть, пришли другие? Большой зал заманчивее. Там больше офицеров.
Я не знал, что делать. Мысли, словно молнии в черных тучах, быстро сменяли одна другую.
«По плану предусматривалось нападение на малый зал. Швыряй туда гранату, и задание будет выполнено», — уговаривал я себя.
«Нет, это неверно. Там пусто. Нет смысла! — возражал я самому себе. — Атакуй большой зал! Там больше народу. Выбирай. Если настоящая причина для откладывания операции — не страх, выбирай большой зал. Чего ждешь?»
В висках громыхали молоты. Надо было решать. Внутренний голос шептал:
«Чего ты ждешь? Малый зал безопаснее! Несколько шагов — и ты в безопасности. Легче удрать. Выполняй задание точно по намеченному плану! Не твоя вина, что их всего двое. Впрочем, кто это увидит? И голову сохранишь, и задание выполнишь!»
Совет был заманчив. В голове гудело. Тем временем я начал различать силуэты прохожих, услышал какой-то неясный шум. Снова пошел к памятнику, никого не видя перед собой.
— Чего рот разинул? — заорал на меня хорошо одетый высокий мужчина.
Я налетел на его огромный живот. Не отлети я вовремя в сторону, — схватил бы хорошую пощечину. Мы обменялись взглядами уже на приличном расстоянии друг от друга.
«Ничего, сбросишь килограммчик-другой, после того как побегаешь нынче ночью», — подумал я.
Я снова вернулся к мучившему меня вопросу. В какой зал бросать гранату?
«Смелее. Ты один. Только ты один будешь знать всю правду. Ведь ты хочешь, чтобы погибло больше офицеров. В большом зале их больше. Почему же ты тогда не хочешь выполнять задание? Иди в большой зал. Не медли. Это не так уж опасно, — лихорадочно думал я. — По улице до первого укрытия метров восемьдесят — сто. Ты молод, не бойся, успеешь удрать».