Открытая дверь

Тихомиров Иван

Он говорил, а она почему-то думала про отца. Совсем не к месту и не ко времени, но на самом деле он будто бы всегда был с ней и никогда не отпускал. Когда она работала, когда напивалась, когда развлекалась и когда совершала преступления, он всегда как бы прятался что ли внутри, где-то на дне живота, во внутренней человеческой темноте и не давал ей оторваться и забыть окончательно себя и эту всю грязную жизнь, которая достала, и эти бесконечные мысли, о том как больше заработать, и постоянную ложь, и вообще все. Вот он сидит в комнате на диване и смотрит в одну точку перед собой, за спиной у него малиновый советский ковер. Морщинистое лицо с бородавками, на которых мелкие неприятные волоски. Непонятные глаза, и веселые и грустные одновременно, кажется, скажешь что-нибудь, и он рассмеется заливисто так, с любовью, как в старые добрые времена или наоборот, обидится как ребенок и начнет плакать и ты не знаешь какая будет реакция, словно он все время на некой эмоциональной

грани, как на лезвии ножа, но молчит, в итоге молчит и не говорит вообще ничего. Папа. На нем современная зеленая кислотная футболка с надписью, которую она зачем-то купила и спортивные штаны. У него и раньше были странности, иногда то, что называется немотивированная агрессия или политический бред, но когда он однажды сказал, что за ним следит ФСБ, она бегом рванула к себе в комнату, рухнула в компьютерное кресло, как тяжеленный состав с моста, и поняла что испугалась так сильно, как не боялась никогда в жизни. Если бы это было нечто более необычное, скажем, кто-то подавал бы неведомые шифрованные знаки из космоса, или в подвале бы хранился некий секретный прибор для спасения человечества, ее бы так не трясло, но все прозвучало буднично и банально, просто обыкновенное сумасшествие пришло в их жизнь, и ей стало по-настоящему страшно. Именно от того, что это обыденно – за ним следят, не оригинально совсем, но проникло к нему в голову, и он не может теперь эту стандартную чушь отделить от реальности. Именно это означает, что отец потерял разум, а не то, что он говорит о Ленине и Фиделе Кастро так, как будто они жили в одно и то же время. Потом он стал забывать родителей. Не узнавал родственников на фотографиях. Собственную жену, то есть ее мать, вообще не замечал. Мама тоже сильно постарела, но соображала очень хорошо и, наверное, именно поэтому и не хотела принимать реальность. Постоянно ходила со скандинавскими палками, на разные оздоровительные собрания от государства для пенсионеров, на бесплатные экскурсии, завела себе там подруг, все время бегала к ним в гости или часами болтала по городскому телефону, а сошедший с ума отец был в другом, параллельном мире. Мать тоже делала вид или что, его вообще нет, или что ничего не происходит, и поэтому постоянно забывала давать ему таблетки, не говорила с ним, не сидела, не жалела. А она врала, что работает в банке, считает ночью деньги, еще что-то там такое изобретала, но иногда ей казалось, что это вообще никого не волнует. Мать все равно не слышит, у нее своя придуманная жизнь, отец тем более. Но она любила его. Где-то там в глубине. И ненавидела до жути и злилась, и много раз хотела просто кинуть их и тупо сбежать. Но придет домой утром, сядет с отцом на диван, помолчит. Лучи солнца освящают потерянное старое лицо. В руках у него сложенная газета, которую он не читает. И она сидит. И не уходит навсегда.

Люди часто совершают странные вещи, совсем нелогичные и иррациональные, иногда даже как будто специально действуют вопреки всякой стройности и рассудительности. У тебя был тысяча и один вариант как поступить, достаточно времени, чтобы подумать, но решение ты принял в итоге самое нелепое и странное. Некоторые потом начинают бегать и суетиться, пытаются все отмотать назад и делают еще хуже, совсем запутываются в личных хитросплетениях. Но иногда, конечно намного реже, получается все, если не исправить, то как-то выровнять и пригладить. И самый худший вариант, врать себе и делать вид как будто ничего не произошло. Как теперь жить дальше? Могут ли они что-то изменить? Можно просто оставить все как есть, бросить, прямо на этом странном этапе и уйти каждый в свою сторону. Что будет, то и будет. Или продолжать. Сейчас они вдвоем копаются здесь, в этой обыкновенной, в общем-то, квартире, но с трупом в полицейской форме. Все изначально пошло как-то не так. Они здесь не потому что кто-то очень злой и нехороший кого-то цинично убил, а потому что с самого первого дня они выбрали неправильный путь, жить ради того, чтобы получать удовольствие, врать родным, врать жене, врать самим себе и наслаждаться и думать, что так и надо в принципе. Она его, конечно, не любит. И он ее тоже. Теперь роются вдвоем в чужих шкафах. Он, наконец, перестал бояться и вернулся сюда вместе с ней. Время часа три ночи. Самое тихое и подходящее для совершения темных дел. Наиболее низкая активность. Он не поленился, встал на колени и заглянул на нижнюю полку старого шкафа. Потом с удивлением и одновременно брезгливостью стал доставать оттуда пачки с деньгами. Много. Даже слишком. Она усмехнулась. Теперь их точно убьют.

– А ты вообще уверен, что типа это реальные менты?… -спросила она так, будто и не видит сейчас никаких денег.

– Ну как бы блин…знаешь это…они мне корочки такие красные, да, не показали и типа не представились… смотри сколько бабла…

– Да вижу я… но как-то не особо радует, знаешь. Чувака короче убили. Но бабло не взяли. Бред. Может это вообще не менты?

– Да может…все может…

– Знаешь что, давай-ка мы с тобой сейчас оставим все здесь, ну, типа на месте и поедем к Виктору…

–

К кому?… Я думаю, может соседей спросим, ну вдруг че видели?…

– Ты дурак или прикалываешься?

– Извини…

– Ты нервный…

Она сфотографировала труп на телефон, вдруг в криминальном мире его знают.

Такси мчалось сквозь мрак ночного города, мелькали за окном яркие, привлекательные, но не имеющие за собой подлинной радости огни вывесок, иногда пролетала по пустым тротуарам молодежь на современных подсвеченных самокатах, им с виду было весело и легко, но может быть таким путем они хотят на самом деле лишь ненадолго сбежать от своих собственных внутренних чудовищ и угрожающей кроваво-серой повседневности, и одинокие странные люди, которых иногда можно заметить на этих лишенных сострадания улицах, тоже как будто не помнят, откуда они вышли и куда идут. Город притаился в засаде как хищник и тех, кто слишком беспечно и невнимательно движется в нем, он иногда похищает и уже не возвращает назад. Стеклянные и причудливые новые офисные здания, спящие пока огромные торговые центры и медленно сгорающие как советское прошлое буквы “М” никого не жалеют. Играет в такси странная музыка, разные песни, но один и тот же ритм, набор едва связанных между собой слов, а певец как будто все время на кумаре, и тебя, хотя ты и не можешь это слушать, качает и несет вместе с ним, и пропадают мысли, и чувства тупеют, и тебя самого как будто тоже нет, и все неважно, и только машина движется к моменту, после которого можно ли будет повернуть назад, никто не знает, но и это не имеет значения, и нужно очнуться, но мелькают огни, и желание воевать с этой жестокой ночью взять негде. Он сидит, отвернувшись и глядит сквозь стекло, и она тоже, а водитель молчит.

К Виктору они попали быстро. Он сидел в кабинете, в своем кожаном дорогом кресле, за почти черным столом из редкого дерева и гонял в пухлых пальцах игровую фишку. Она села напротив, а он не знал, куда себя деть, и жался к диванчику у стены, то упадет на него, как вымотанный и надоевший всем страховой агент, то встанет.

– Вить, посмотри, Вить, вот фотка… – начала она как будто не с того, забыв поздороваться.

Штоп глянул скучно, хмыкнул:

– Прикольная фотка, че, я пацанам скину, так поржать чисто на дохлого мента…

– Вить, подожди, ну Вить, ну, понимаешь ты же, ну, да, Вить, ну, это ж не просто так, ну как бы, да, ну, ситуация, ну, блин… – дергалась и елозила на стуле она.

– Это ты что ль его?…Не ну зачетно порешала, теперь на Колыму или куда там, еду в Магадан, га-га, а погоди, да-к ты ж не хочешь?

– Вить, ну блин, ну Вить, ну не я, ну блин, ну веришь, нет…

– Че ты нукаешь все время, че скулишь постоянно, мне думаешь тя жалко что ль когда ты ноешь, прям думаешь, че блин сердце рвет, ща за границу побегу с тобой?

– Да не, ну Вить, прости…

– А хахаль твой че молчит как рыба мертвая, или он грохнул мента?

– Извините… – только и смог сказать хахаль.

– Поздно извиняться…Тебе, че бабла надо? Не, не дам, вали отсюда… – как-то вяло изрек глубокую мысль Штоп, и не наорал и не дернулся даже чтоб их выставить.

– Вить…бабла там море просто, я те реально говорю! И мент лежит, прикинь, мы зашли такие короче, а он там, трупак реально! И бабло никто ваще не взял, прикинь, Вить, в пачках таких, ну как там типа барыги там, ну, ганста… Ну, Вить, ну, не молчи…

– …Мне чет как-то не особо интересно просто… Ну и где, не вы значит вальнули? Тааак, штооооп… и прям реально много бабла? Ну смотри значит так… че ты от меня то хочешь вообще?

Штоп вроде бы продолжал изображать глухое безразличие, но его темные глазки пронырливо забегали, не слишком заметно, но засуетились, и она поняла, что подцепила его, и старший теперь считает в уме варианты.

– Не ну Вить, он там щас лежит на хате, а давай мы бабло тебе принесем, и никого там, а давай, Вить, давай принесем, а ты нам типа скажешь, че делать, ну, или как-то или что…

– Лучше “как-то”. Но можно “или что”. А че я вас грохну, бабло себе возьму, нормальный вариант, давай, дуйте куда там, где там. Ладно, не ссы, шучу, нормально, тока мне потом не прилетит, какая обстановка, че скажешь?

Штоп, кажется, слегка ожил и даже немного развеселился.

– Да мы не знаем, Вить, ваще не знаем, Вить, там просто блин… а давай ты расскажешь? – и она посмотрела на хахаля.

– А… да там… ну да… зашли менты… два мента… а потом трупак оказался… и никого… вообще… и бабки… да, есть… много…

– Вить, а может ты пробьешь, ну, по своим, может это и не мент совсем, а так лошок какой-то?

– Не похоже… что лошок. Ладно, я побежал прям, пробивать, разруливать твои проблемы, а ты давай че тоже беги, тащи бабло, и может я стану типа еще добрее, ну и как бы лояльнее, да, ко всей этой ситуации…

– Прям все? – спросил хахаль невпопад.

– Что все? – не понял Штоп.

– Ну, бабло, прям, все нам… ну… доставить?

– Ты мне хоть че-то, блин, доставь, хоть каплю удовольствия, а то я тоже знаешь, щас пару фоток сделаю, с мертвыми такими чуваками, типа он и она, последняя любовь, Титаник расстреляли, все дела…