Открытие Индии (сборник) [СИ]
Шрифт:
Я руку под полок, пошарил – нет вентиля! Куда деваться, сам полез. А там темно, сыро, мерзость какая-то склизкая кругом, будто батальон больных ринитом неделю туда сморкался. Веточки, листочки от веников, носок чей-то наполовину сопрелый, проволока какая-то… короче говоря, черт-те что, а только барашка – нету! Нету!
И, главное, щелей-то нету, в которые он закатится мог.
Слышу, засипел нехорошо мой Илюха. Нет, он, конечно, натуральный судак, причем из редкостной породы судаков заливных под хреном, но если ласты склеит по
Тут и я малость запаниковал. Вылез на божий свет, опять начал в дверь пяткой лупить, а пальцами пытаюсь пар перекрыть. Где там! – шпенек-то ничтожный, пальцы скользят, хоть зубами его крути. И зубами, кстати, не враз подберешься, потому что вокруг вентиля решетка из березовых брусков, чтоб о паровые трубы голым боком не обжечься.
Что-то тут неладно, думаю. Ребята у нас, конечно, простые, но не настолько же, чтобы перестать соображать, где плоская шутка кончается и начинается полный карачун. Крэйн опять же там… Нет, раз до сих пор не отперли, значит, причина есть, и серьезная. Выход один: пар перекрыть, Покатилова под полок запихать, там прохладней, и ждать.
Лезу на поиски вторично. Уговариваю себя не психовать и не суетиться; глаза привыкнут, авось и разгляжу злополучный барашек. Забрался, сижу. Слушаю, как Покатилов хрипит, как регистры гремят, а в башке всякие мысли дурацкие рождаются. Например, что банник никакая не выдумка, а реальный банный дух. Прогневался он на нас с Илюхой за какие-нибудь грехи и решил извести таким изощренным способом. Или другая: что где-нибудь в стене здесь есть окошечко в соседнее помещение. Потому что там женское отделение бани. Что окошечко это проделал ответственный за водопроводное хозяйство Дуев, старый любострастник, а от нас нарочитой дверкой закрывает. И если эту дверку отыскать, то можно помощь позвать, пусть даже баб.
Такая вот умственная ботва – первый росток теплового удара.
Глаза между тем привыкли. Ползаю, смотрю – нет барашка. Ну, может, хоть Дуевская форточка к женщинам? Перевел взгляд с пола на стену: батюшки-светы, матушка-заступница! – вот же она, дверца. С крючком накидным, с ручкой. Да какая большая, хоть сам пролазь. Сорвал я крючок, дверцу распахнул. За ней никаких голых баб, темнотища, как в угольном погребе. Я живенько к Илюхе, хвать его под мышки и назад. Тяну, упираюсь.
– Помогай, – рычу, – анафемское семя.
Он кое-как толкается ногами, однако толку от этого… Ну да бицепс – сорок два в диаметре – выручил. Затащил я Покатилова в дыру эту. Странная она какая-то. Стена у строения, я точно знаю, кирпичная, а тут гладко как-то, словно стекло или полированный металл. Разбираться некогда было, потому что долбаный недочеловек Покатилов вдруг обмяк и даже хрипеть перестал.
Приплыли, думаю, отмучился. И в тот же момент: кувырк! – куда-то вываливаюсь спиной вперед. Хорошо, невысоко, миллиметров пятьсот.
Встал я на четыре конечности, Илюху за собой втянул. Осматриваюсь.
Боже правый, что за место!
Или, что вернее, предсмертные глюки от парного передоза.
Как вдруг.
Появляются трое. Двое с носилками, один с топором, натурально. Причем с топором – дама. Или девушка даже. Ничего себе такая девушка, глазастая, фигуристая. Ноги, бедра… И одежонка на ней подходящая. Сплошное «боди» из тонкой голубоватой ткани с морозным узором. Как зимой на окнах. И так же, как на окнах, кое-где на платьице «проталинки» появляются, ткань становится прозрачной. Совершенно на первый взгляд бессистемно, но почему-то каждый раз предельно эротично. Вообще, это видеть, конечно, нужно.
А топор у нее не в руках, а над левой грудью – картинка такая. Скорей даже, знак различия. Объемный, размером с ладошку.
– Привет, – говорит она дружелюбно, и руку протягивает. – Я Лариса.
– До чрезвычайности рад знакомству, – говорю, – польщен, – говорю. – Упоен вашей чарующей красотой, мадемуазель. – И молодцевато киваю: смирно стоять, подбородок на грудь, как какой-нибудь адъютант его превосходительства. – Александр.
Вообще-то молодцеватость хранить мне дорогого стоило, если учесть, что пребывал я пред ней телешом, потный и перемазавшийся в той мерзости, что под полком банным скопилась.
Лариса тем временем парням с носилками командует:
– Этого – живо в реанимацию. – И мне: – Не возражаете, Александр?
– Не только не возражаю, а даже настаиваю, – говорю. – С больным сердцем шутки плохи. Его, кстати, Илья Геннадьевич Покатилов зовут. Отметьте там в документах.
– Ну, его-то мы как раз хорошо знаем, – сообщает Лариса.
– Право? – удивляюсь я опять-таки в аристократическом духе. Сами понимаете, когда в чем мать родила перед красивой женщиной стоишь, тут уж выбор невелик. Либо ежась, ладошкой срам прикрывай, как дешевка Шурик из фильмов Гайдая, либо помни, что ты мужчина с бицепсом сорок два и веди себя как Александр.
– Да-да, – отвечает она. – Не удивляйтесь. Ведь это именно мы создали ситуацию, из которой у вас был единственный выход. – Делает паузу, чтоб я успел понять остроту (я успеваю) и зачем-то добавляет: – В обоих значениях слова. Рада, Александр, что вы не побоялись этим выходом воспользоваться. Слушайте, а давайте-ка, присядем на травку? Я вам ситуацию разъясню, а то вы в очевидном недоумении. Располагайтесь поудобнее.
И сама – раз на бугорок, и принимает позу мадам де Рекамье.
Сажусь я (травка – шелк!), и начинает она рассказывать, для чего им понадобилось эту самую ситуацию с единственным выходом сюда создавать.