Открытие Сибири
Шрифт:
После этого Тыгын устраивает пышный ысыах, на который собирает множество народу. Ысыах продолжается семеро суток. На ысыах явились все ходоринцы. Были разнообразнейшие игры и обильная еда. На исходе седьмого дня ходоринцы не выдержали и, когда настала ночь, заснули. Этого только и нужно было Тыгыну. Как только те заснули, он перебил всех жителей 33 чумов, в том числе и тех трех витязей, не щадя никого, ни стариков, ни женщин, ни детей… А когда с ними было покончено, он со своими людьми спрятал всех убитых в одну общую яму». Был безжалостно уничтожен, говорится в легенде, даже и один малолетний мальчик, который спрятался на дне озера в озерной траве. Люди Тыгына взяли стрелу, плюнули на ее острие, совершили заклинание и выпустили вверх; падая вниз, заколдованная стрела впилась в голову ребенка, который сразу
Рассказ этот приукрашен трафаретными мотивами якутского исторического фольклора, как и сюжет об умерщвлении младенца заколдованной стрелой или об ысыахе, устроенном с коварной целью обмануть бдительных врагов. Основная канва его тем не менее насыщена трагической реальностью, и вряд ли можно сомневаться в том, что жестокая расправа Тыгына с непокорными ходоринцами действительно имела место.
Достигнув такого могущества и власти, Тыгын все же не мог удовлетвориться ими. Он решил, что теперь наконец-то наступил момент, когда могут осуществиться его стремления к полному господству над якутскими родами. Как говорит Линденау, «он снова страстно захотел привести в подчинение свою семью». Однако в ответ на такое требование, выраженное Тыгыном в беседе с его старшим братом Каджага, последний настолько разгневался, что ударил Тыгына по лицу, и тот ушел домой окровавленным. Покинув жилище Каджага, где произошло это событие, Тыгын велел сообщить ему, что, как только выздоровеет, отомстит за свой позор. Каджага и «остальные» (его сородичи) хорошо знали, что не могут оказать Тыгыну никакого сопротивления, и потому поспешили бежать от него. К ним присоединились некоторые люди из Намской волости.
Все эти беглецы пошли вверх по Лене до Олекмы, где затем и расселились. Спустя долгое время они получили известие, что Тыгын снаряжается преследовать их и здесь. Некий тунгус Чаланга дал им, однако, добрый совет, как избежать этой беды. Он был из рода Нинеган и знал, что по реке Вилюю повсюду есть хорошие места для скотоводства. Беглецы последовали совету тунгуса и пошли с Олекмы на Вилюй, причем Чаланга был в дороге их проводником и счастливо привел их на место. Однако те из них, которые пришли из Намской волости, остались на Олекме.
Поскольку беглецы достигли наконец реки Вилюя, им встретились здесь тунгусы родов Джурумджаль и Мамагир, собственностью которых была земля в этой области. Тунгусы, однако, добровольно согласились уступить часть своей земли, и якуты купили у них навечно землю около озера Тойбохой. Якуты дали за купленную землю одну женщину и 20 кобылиц. Реку Чону, которая впадает справа в Вилюй, тунгусы удержали за собой «я обладают ею и принадлежащею землей до сегодняшнего дня».
Справедливость рассказа Линденау, записанного по свежей памяти в Центральной Якутии и, несомненно, у кангаласцев, подтверждается и позднейшими фольклорными источниками в виде цитированных выше преданий.
Таким образом, после тяжелой кровопролитной войны все, к чему стремился Тыгын, было достигнуто: он действительно в какой-то мере стал повелителем большинства якутских родов и племен на Средней Лене.
Отзвуки славы Тыгына, достигшего теперь зенита своего могущества, сохранились в фольклоре как центральных, так и самых отдаленных северных районов, в частности Верхоянского, где И. Худяков записал едва ли не самую яркую характеристику якутского «царя», «господина Тыгына».
«На месте, называемом Сайсары, жил человек по имени Тыгын-господин, считая себя якутским царем. Всех ближних людей убивает и не убивает; берет себе, что увидит, и имущество и скот; а если живые (люди) останутся, то берет под страхом смерти. Таким образом, он сильно разбогател и сам не знает счета своего скота. А если сказать примерно по нынешнему, то людей у него было с половину здешнего улуса и богатства столько же». «Живет, славясь, этот Тыгын-господин. Кто бы ни пришел, никого нет такого, кто бы его мог одолеть. Считает себя вольным царем. Тогдашние якуты называли его тоеном (господином)».
Приневоленные Тыгыном к подчинению люди других родов и племен, разумеется, не только боялись, но и ненавидели его. Так возникли пропитанные горечью поражений, обидой и злобой легенды намцев, борогонцев, вилюйчан и других племен о кровожадном, но трусливом и коварном деспоте, сыноубийце. Среди же собственных родичей Тыгын достиг величайшего почета, имевшего даже оттенок религиозного, культового преклонения.
М. Неустроев, один из лучших знатоков кангаласских преданий, живший на коренном месте Тыгына в Малтанском наслеге, где проживал в XVIII веке и знаменитый внук Тыгына — Масары Бозекуев и, вероятно, отец последнего Бэджэкэ, сохранил замечательные сведения об отношениях кангаласцев к Тыгыну.
«Когда Тыгыну было шесть лет, он, играя, поднял копье острием кверху и воскликнул: „Хара Суорун-тойон, создавший отец мой! Тунгусы нас невинных обидели, стерли наш род с лица земли. Если суждено мне отомстить всем врагам моим, ниспошли свыше кровавый символ духа войны и убийства — ханнах илбис!“ В ответ на самом острие копья очутился сгусток крови. Младенец проглотил его и с этого момента стал быстро расти, превратился в грозного воителя. Уже с десяти лет он превосходил всех силой, умом и знаниями. Высокочтимых людей потомок, знатного рода отпрыск. Тыгын (ытык уон ыаллара, торют уон торю-охтэрэ Тыгын) — наименовала его старуха воспитательница. Когда Тыгын одряхлел и ему исполнилось триста лет, его, — говорит сказитель, — сажали тогда на высокое сиденье — помост, араангас оронгнго. Все приезжие издали входили к нему, кладя поклоны, словом, обращаясь с ним, как с божеством (тангара курдук)».
Чтобы понять и наглядно представить себе обстановку, окружавшую под старость Тыгына, нужно, очевидно, иметь в виду ту своеобразную атмосферу древней языческой религии и якутского эпоса, отголоски которых дошли вплоть до XX века, несмотря на разлагающее влияние христианства и новые культурные веяния.
Фигура Тыгына — мудрого старца, владыки и грозного воина, избранника Улуу-тайона — уже при жизни сливалась на этом фоне с величественными образами эпических богатырей и языческих богов. Его рождение и юность овеяны мифологическими образами, окружавшими детство Чингисхана и еще более древних азиатских владык. В простую сюжетную ткань рассказов о борьбе Тыгына с врагами щедро вплетены обрывки таких же мифологических образов и сюжетов. Заваленный бревнами гигантской ловушки Тыгын в предсмертном томлении с горечью вспоминает погубленных сыновей, но уже слишком поздно. В столь мрачных и трагических тонах изображается этими преданиями судьба Тыгына. Сама гибель Тыгына связана была в легендах с крупнейшим историческим переломом в жизни якутов, появлением русских на Севере, и обрисована в величественных чертах эпической драмы.
Такой личность Тыгына и осталась в народном сознании вплоть до XX века.
В действительности время легендарного Тыгына окончилось не столь эффектно. Он как-то незаметно и тихо сошел с исторической арены. Русские документы даже не отметили смерти грозного якутского «царя», так недавно еще потрясавшего свою лесную страну, десятки лет державшего в страхе свой маленький народ.
В устных же летописях его сородичей сказано только, что под старость Тыгын совсем одряхлел, заболел кожной болезнью, тело его покрылось язвами. Он стал говорить невпопад, потерял разум, память и, достигнув преклонных лет, умер. Его похоронили родственники и воздвигли на месте погребения могильный памятник.
Где и как умер Тыгын, кангаласские предания, должно быть, намеренно умалчивают. Линденау же пишет, что Тыгын был взят казаками в заложники и умер как пленник перед приездом первых воевод в Якутский острог. Младший сын, Бэджэкэ, сменил его в аманатах (заложниках), а Окурей (Елькерей) в достоинстве общеплеменного главы якутов — в звании тойон-уса. Со смертью Тыгына ушла в забвение целая историческая эпоха, началось время новых людей и событий, время писаной истории.
Реальный исторический Тыгын, отец Бэджэкэ, Елькерея, Чаллайы и других якутских князцов XVII века, все же по праву занимает важное место в якутской истории дорусского периода не только благодаря своей личной энергии, бесспорным организаторским и военным способностям, но и по общей роли в социально-политической истории якутской народности.