Открытие
Шрифт:
— А может быть, ось трещину дала? — сказал Гриша Иванюк и заглянул под вагон.
Но тут ребята увидели на дверях вагона знакомую надпись: «Сталинград — стройке коммунизма». Сразу были забыты разногласия. Главное было в том, что вагон имел отношение к Сталинградской гидростанции, был её маленькой частицей. И этот вагон потерпел бедствие!
Ребята уселись на рельсы около вагона. Алёша сказал:
— Ось трещину дала или что с рессорами случилось, — приедут слесаря — разберутся. А сейчас надо будет узнать, — от нас ничего не требуется, чтобы вагон поскорее ушёл?
— А что мы можем сделать? — спросил Тимоша. — Вот
— Мало ли чем! — возразил Алёша. — Надо у Григория Ивановича узнать. Ты, Гриша, как считаешь?
— Иди на станцию к Григорию Ивановичу, а мы подождём…
Алёша вскочил с насыпи и побежал к станции. Он вскоре вернулся и, не доходя до вагона, крикнул:
— Айда шпалы таскать! — И, уже ведя за собой своих друзей, сказал Тимоше: — А ты спрашивал, что можем сделать! Поднесём шпалы к вагону — слесаря быстрее рессору отремонтируют…
Ребята натаскали в тупик целую клетку шпал. И под домкрат, и под колёса, чтобы вагон случайно не тронулся с места, и на всякий другой случай. Довольные, они снова уселись на рельсы. В эту минуту мальчики чувствовали себя строителями великой гидростанции на Волге. Пусть в малом, но они помогли ей, а это тоже что-нибудь да значит! Неожиданно Гриша Иванюк встал, оглядел вагон и сказал:
— Ребята, давайте напишем письмо в Сталинград. Вот и бумага.
— Какое письмо? — спросил Тимоша.
— О том, что если потребуется, мы всегда поможем строить электростанцию…
— А письмо по почте пошлём? — спросил Алёша.
— Зачем по почте! — ответил Гриша. — С вагоном и уйдёт! Вон наверху и почтовый ящик!
Алёша взглянул вверх и увидел открытое окно вагона. Да, Иванюк не плохо придумал. И Алёша не замедлил достать из кармана карандаш.
Письмо было написано, подписано и брошено в открытое окно вагона. И хоть больше на насыпи делать было нечего, ребята не спешили покинуть станционный тупик. А вдруг снова потребуется их помощь? Вот приедут слесаря и надо будет сбегать на станцию за какой-нибудь железиной или принести какой-нибудь инструмент. Они просидели на насыпи, пока совсем не стемнело, и только тогда побежали в деревню.
Алёша Свиридов жил у околицы и, попрощавшись с товарищами, повернул к своему дому, в окнах которого горел яркий электрический свет. Дома, как всегда по вечерам, отец читал за столом газеты, а мать, вернувшись с колхозной фермы, собирала к ужину. Алёша был полон дум о вагоне, о письме, о великой стройке на Волге и, едва переступив порог, спросил отца, — когда приедут слесаря?
— Наверное, с ночным поездом, — ответил отец.
— А когда вагон уйдёт?
— К утру, с первым товарным…
Летом Алёша спал в сарае. Сразу же после ужина он направился туда. Но заснуть ему не удалось. Было похоже, что собиралась гроза. Откуда-то издалека доносились раскаты грома, и что-то в этом было такое, что беспокоило Алёшу и отгоняло сон. Нет, это не был страх перед грозой. Крыша сарая была крепкая, и грозы Алёша не боялся, хоть рассеки молния небо над самой головой. И всё же, чем громче грохотал гром, беспокойство его всё больше и больше возрастало. Наконец он не выдержал, скатился с сена вниз и вышел из сарая. И едва он открыл дверь, его ослепила молния, разрезавшая на куски чёрное небо. Теперь, когда Алёша не сомневался, что не миновать грозы, он ясно представил себе отцепленный
Алёша закрыл за собою двери сарая и тихонько, чтобы не услышала мать, побежал через двор на улицу. На улице он остановился, подумал, не позвать ли кого-нибудь из товарищей с собой, Тимошу или Иванюка. А может быть, вернуться, сказать отцу? Нет, пока он будет ребят звать или будить отца, хлынет дождь. И Алёша припустился во весь дух к тупику.
Гроза рокотала совсем близко, настигая Алёшу, но он успел добежать раньше.
Когда Алёша остановился у вагона, чтобы перевести дыхание, он только тут вспомнил, что забыл о самом главном. Чем же он зацепит скобу и подтянет железную створку окна? Алёша забыл захватить верёвку. От досады он готов был заплакать, но слезами беде не поможешь. Не теряя времени, Алёша полез наверх. Забравшись на крышу, он снял с себя кожаный пояс, осторожно сделал в темноте несколько шагов, потом лёг на живот и подполз к краю вагона. Он не видел железной скобы створки, но хорошо знал, где она находится, и, быстро накинув петлю, подтянул створку вверх. И в ту же минуту сообразил, что уйти с крыши не может: соскочит ремень — и створка окна упадёт.
Всё ближе и ближе надвигалась гроза. Даже в тёмном небе было заметно, как клубятся зловещие чёрные тучи. И вот хлынул ливень. Алёша ещё плотнее прижался к крыше. Он лежал, уткнувшись в ворот своего пиджачка, подставляя спину проливному дождю. Он чувствовал, как вода подбирается к телу, как она с головы скатывается за воротник. Ему казалось, что он медленно погружается на дно реки. А дождь всё лил и лил, и, когда вспыхивала молния, перед глазами возникала огромная голубая, вся в трещинах, стена. Она поднималась до самого неба и оттуда грозила придавить собой весь мир.
Алёша так промок, что ему уже было всё равно, льёт на него дождь или нет. Неожиданно наступила тишина, и ему показалось, что он перестал слышать. Может быть, вода попала в уши? В это время внизу блеснул луч фонаря и громкий голос спросил:
— Эй, кто там на крыше загорает?
Алёша узнал голос начальника станции и тихо откликнулся. Нет, он не оглох. Просто прошла гроза, перестал дождь. Да и посветлело. Он выпустил из рук ремень. С грохотом откинулась железная створка. Теперь окно могло быть открытым. Ему помогли слезть с крыши, а потом начальник станции отвёл его к себе, переодел в сухое, растёр спиртом и уложил в постель. И, засыпая, Алёша слышал, как за окном, в тупике, слесаря стучали молотками.
Когда Алёша проснулся, в комнате, кроме начальника станции, он увидел отца.
— В сталинградский вагон дождь не попал? — живо спросил Алёша, вскакивая с кровати.
— Всё в порядке, парень, — ответил начальник станции, — не беспокойся.
И начальник станции переглянулся с отцом.
Алёша насторожился.
Отец сказал:
— Идём, Алексей, мать ждёт.
Они вышли на платформу, вокруг было уже совсем светло, и поднятый семафор, казалось, давал путь еще невидимому за лесом утреннему солнцу.