Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей (первое издание)

Титаренко Евгений Максимович

Они забрались на самое дно оврага, в тесный котлован, так что почти уперлись коленками друг в друга, когда сели.

Кусты шиповника прикрывали их сверху плотной завесой.

Над самым Петькиным ухом равнодушно выкрикивал перепел.

Выдержка не позволила Петьке любопытничать. А Никита, ничего не объясняя, расчистил пяткой ровный квадрат глины под ногами, к Петькиному удивлению, вытащил из кармана найденную в землянке манжету, но не взглянул на нее, а отломил сухую ветку над головой и острым кончиком ветки нарисовал на красноватой почве следующее:

Память

у Никиты была отличная.

— Что это? — спросил Никита.

— Знаки Зодиака, — твердо ответил Петька.

Никита поглядел на него с любопытством.

— А что это такое — знаки Зодиака?

— Не знаю, — признался Петька.

Никита вздохнул.

— Я тоже не знаю…

Никита не любил не знать чего-нибудь. На минуту он задумался, как бы еще раз проверяя самого себя. Лицо его сделалось опять напряженным и сосредоточенным.

— Вот камень! — сказал он и ткнул острым концам ветки в кружок на одном из рисунков.

Петька выпрямился, как будто его вдруг осенило. Но поскольку его еще ничто не осенило, неуверенно пошевелил губами и два раза дернул себя за чуб.

Никита не обратил внимания на эти манипуляции.

— А где ж он, этот камень? — спросил Петька.

— В Москве, — просто разъяснил Никита, как если бы сказал: у дядьки косого Андрея на свалке.

Петька недоверчиво скривился было, но потом открыл рот… Потом закрыл его и яростно дернул себя за чуб. Дернул один раз, но больно. Что значило: понял! Его действительно осенило теперь.

Голова у Никиты что погреб: год назад положишь, а вынешь будто свеженькое.

Учительница Валентина Сергеевна рассказывала зимой, на вечере «Урал — земля золотая», о том, чего только нет на Урале… И сказала, что недавно где-то вниз по Туре геологи нашли глыбу черного мрамора. Настолько чистого, что ее даже специальными тягачами уволокли в Москву, чтобы сделать какой-то памятник.

— Вот, — показал Никита. — Это Тура, а это камень. — Лицо его было замкнутым, как всегда в ответственные минуты.

— А это что? — нетерпеливо указал Петька на длинный ряд цифр. Он привстал на корточках, готовый хоть сейчас лететь в Москву на розыски таинственного камня.

Никита, спрямляя линии второго чертежа, вписал в него цифры:

— Или, может быть, цифры надо расставить так, к примеру:

Но тысяча пятьсот минус триста в обратном направлении, если взять за основу предыдущий чертеж, — как раз и давали тысячу двести, то есть цифру, которая была написана на столе. А чертежи на столе и на манжете означали, вероятно, один и тот же маршрут, но в первом случае он был почему-то упрощен. Этого Никита не мог объяснить — почему.

— А шесть, сто шестьдесят и двести восемьдесят три? — нетерпеливо спросил Петька, уже позабыв и про Мишку, и про Владьку, и про Светку, весь поглощенный новой идеей.

— Может, килограммы?.. — вопросом на вопрос ответил Никита. — Это я не знаю…

— Думай, Голова! — возбужденно приказал Петька и слегка даже стукнул по круглой Никитиной голове.

— Ну, ты… — предостерег Никита.

Петька, не обращая внимания на предостережение, замычал от досады.

— Это можно потом, — утешил его Никита. — Надо искать, где был камень…

Если эта мраморная глыба и есть тот самый Пронин камень, на котором он свихнулся, — становилось понятным, отчего Проня не

может найти его. Странно только, почему он не разыскивал его год назад, когда камень еще стоял на месте. Но Петька нашел объяснение и этому. Дураков держут в сумасшедших домах, только пока они буйные. А под старость — чего его держать? Пускай гуляет. Вот и вырвался Проня. Раньше-то его не видно было?..

На мгновение мелькнула мысль о возможном соперничестве со стороны чернобородого. Но какой взрослый поверит умалишенному? Они и умному-то не вдруг верят — докажи сначала…

Словом, Петьке уже все и до конца было ясно. Оставалось выведать самую малость: где разыскали геологи эту мраморную глыбу, тот ли это камень, что разыскивает Проня, куда ведет от него изломанная прямая и почему рисунок ее оказался в лесной землянке под охраной двух рассыпавшихся скелетов.

Все это можно было считать пустяками. Не подлежало сомнению то, что изломанная прямая, откуда бы она ни начиналась, вела прямехонько к тайне.

— Главное — это надо подумать… — сказал Никита. — Аббат Фариа до всего додумался теорией.

— Думай, думай! — радостно посоветовал Петька.

Копайте! Клад зарыт под вами

Сухая, как стручок в августе, злая на вид бабка Алена не любила, когда ее расспрашивали. Если уж сел, так слушай. А рассказывать она умела. Она знала все, что произошло на сто километров вокруг Белой Глины примерно за последние семь тысяч лет.

Об одних только сокровищах она могла бы рассказывать сто и один день без перерыва. Но рассказывать о чем-нибудь определенном — только о сокровищах, например, — она не умела. Она припоминала заодно еще и еще что-нибудь — благо, нашлись-таки слушатели. Причем, рассказывая, она не забывала уточнить, через сколько лет после такого-то события родилась она сама, через сколько лет вышла замуж, много ли времени прошло до этого события с того дня, как вышла замуж ее мать — Никитина прабабушка, потом или раньше сталось видение божьей матери в Курдюковке, холодным ли был покров в том году и сколько «ведмедей» по тайге шастало… Короче говоря, сообщала такую массу второстепенных сведений, что мы не будем приводить всех ее рассказов дословно. Мы припомним лишь некоторые из них, да и то в сокращенном виде, как воспринимал их Никита.

…Это было в год, когда у царицы Анны двойня народилась, сказывают. Два первыша, два царя — де ж это видано? Ну и скрыл царь от народа это. А земля ж слухом полнится. Приложи ухо к ней — гудит. Будто шум — а то весточки летят… Дурак слушает, слушает — не поймет, а умный человек враз схватывает. Ну, так вот в том году, после двойни это было, когда столбы небом шли. Это знамение: когда мир — войне быть, а в войну если — к замирению, к голоду еще, к пожарам, к урожаю…

…Нонче это ж переменилось все. Жили раньше: и Стерля что Тура была… Ну, так у водопада, где омут сейчас, — омутище был. В том омуте купались, понятно… Купались — ничего. А то раз один пропал: пошел к омуту — и нет его. Потом другой. Еще один. Заклятое место стало. Не понять никак. Ну, жил о ту пору Васька на деревне, парень что кедр во степу: ни тебе черта, ни барина, ни господа бога не боялся. Пошел это в ночь он на омут-то. И что было там, не сказывают. Но слух шел — сомище острогой Васька прибил. И что было в том сому-то каменьев ценных множество разное. Что слух — то слух. А что каменья у Васьки были, то уж верные люди сказывали. Да оно ж куда бедному человеку, крестьянину-то, с каменьями? Барин прослышал. Отдай — к Ваське — господское! Ну, перестал это Васька выказывать их, сохнуть стал. И, может, преставился бы, да умен был. Взял он те каменья и закопал в земле. Не по себе тужусь, сказал, а по детям, чтоб за блеском-то головы не сложили свои. Так баба евонная сказывала. А Васько-то сам — ни гугу уже. И где каменья теперь — так неведомо…