Отныне и вовек
Шрифт:
– Свисти, свисти, – ухмыльнулся он. – Свисти громче, а то не слышу.
– Я не знаю, – смягчился Вождь. – Не знаю я, чему он тебя хочет научить. И никто, наверно, не знает. Разве что сам Тербер. А может, даже он не знает. Так мне кажется. Просто он бешеный. Против тебя лично он ничего не имеет, он со всеми так. Старикашка Пит каждую неделю клянется, что готов перебраться от него хоть в спальню отделения. Но что-то не перебирается.
– Если бы я только понимал, почему так, – упорствовал Пруит. Он уже тяготился этим разговором и чувствовал себя глупо. На черта он вообще
Вождь Чоут рассеянно глядел сквозь ограду на тусклый огонек гарнизонной лавки по ту сторону улицы.
– Есть люди, которых даже пуля обходит. Тербер из таких, – сказал он мягко, с медвежьей неторопливостью. – Он служил в 15-м полку в Шанхае, когда там была заварушка. Такое вытворял – я даже на Филиппинах про него слышал. Он только что не… Получил тогда «Пурпурное сердце» и «Бронзовый крест». Ты небось и не знаешь? Мало кто знает. Бешеный он, и все тут. Не может себя найти. Вот начнется сейчас война, и Тербер будет разгуливать на передовой во весь рост, будет лезть под пули, а его даже не царапнет. И пройдет целехоньким через весь этот ад, только станет совсем психованным и будет еще сильнее беситься. Такой уж он человек. Вот и все. Я знаю одно: он отличный солдат, второго такого я не видел.
Пруит молчал. Сидел и глядел на Вождя, пытаясь отогнать какое-то смутное чувство.
– Как ты насчет пива? Может, выпьем еще? – спросил Вождь. – Люблю я пиво.
– Это мысль. – Пруит потянулся к банкам, которые ему всучил Джимми. Все это никак не укладывалось в голове. Он знал, что должен завтра поговорить с Блумом, пусть даже разговор ничего не даст. Что-то из сказанного Вождем, что-то, проскользнувшее в мешанине их разговора, убедило его, что иначе нельзя. Он должен объяснить Блуму. Может, ничего у него не выйдет, но он знал, что попытается.
Соревнования закончились рано. Когда толпа повалила в решетчатую калитку бара, еще не было десяти. Рассказывали, сегодня было на редкость много нокаутов. Все три боксера из седьмой роты выиграли встречи, но вокруг говорили только про Блума. Блум победил после первого же раунда, потому что бой остановили ввиду его явного преимущества. Все видели в Блуме будущего чемпиона. Он вылез на ринг с перебитым носом, с заплывшим глазом и не мог даже говорить, но еще до конца первой минуты положил противника нокдауном. А полковой хирург, доктор Дейл, перед началом соревнований даже не хотел выпускать его на ринг.
– Этот парень знает, за что дают капралов, – процедил Вождь.
– А я все равно рад, что он выступал. И что выиграл – тоже рад.
– Лошадь он, – спокойно сказал Вождь. – Самая настоящая лошадь. Я тоже таким был. Он сейчас мог бы выйти еще раз и ничего бы не почувствовал.
– И все-таки для этого нужна смелость.
– Кому? Лошади?
Пруит вздохнул. Пиво бродило в нем, перед глазами крутились искры.
– Пойду-ка я спать. Все болит, будто по мне трактор прошелся. Да и, кажется, я здесь всем как бельмо на глазу.
Вождь усмехнулся:
– Может,
Пруит с усилием засмеялся и начал проталкиваться сквозь толпу. У калитки он оглянулся. Вождь Чоут все так же сидел за столиком. Лес пустых банок перед ним за время их разговора заметно разросся. Глаза у Вождя слегка помутнели. Пруит помахал ему. Вождь в ответ тяжело поднял руку. Пруит вышел за калитку и пересек улицу. Вокруг была тишина. Во всех корпусах свет уже погасили, солдаты мыли швабрами кафе при гарнизонной лавке. Он шагал медленно, словно давал гарнизону время угомониться.
Сквозь большие ворота он вошел во двор их батальона. Двор был пуст, и лампочки над рингом не горели, но, когда он шел по дорожке к казарме своей роты, от галереи первого этажа отделилась тень и двинулась ему навстречу. Даже в темноте он сразу узнал длиннорукую обезьяноподобную фигуру. Айк Галович был пьян и шатался.
– Ей-богу! – выкрикнул Айк. – Я вам говорю, это есть сегодня великий вечер. Это есть сегодня победа. Седьмая рота и капитан Хомс – победа! – радостно вопил он. – Или мы их сегодня не побеждали, а? Я вас спрашиваю! Или рота не имеет, что гордиться?
– Привет, Айк, – сказал Пруит.
– Что есть это? – Галович перестал ухмыляться, и его длинная губастая челюсть отвисла. Он вытянул голову, пьяно вглядываясь в темноту. – Это не есть Пруит? Тогда что?
– Не волнуйся, это есть Пруит, – сухо усмехнулся он.
– Черт бери! – взорвался Айк. – Это, Пруит, у тебя много храбрости показывать лицо здесь. Предатель, как ты, на эти казармы спать имеет право нет!
– Все правильно. Только пока меня в другую роту перевели нет, я буду здесь спать да. Несмотря на. – Он шагнул в сторону, чтобы обойти Галовича, но тот загородил ему дорогу.
– Тебе перевод в тюрьму! – зарычал Айк. – Кусает руку, которая кормит, ту собаку стреляют. Даже коммунист лучше! Ударить в спину нож лучшего друга, который есть! Это после все, что капитан Хомс от тебя прощал?! Жалко, только собак стреляют, а такой человек – нельзя!
– Ты небось хочешь, чтобы новый закон приняли. По которому можно. Я правильно говорю, Айк? – Пруит улыбнулся. Он стоял неподвижно. Один раз он попробовал обойти его, больше пытаться не станет.
– Таких, как ты, да! – разъярился Айк. – Бешеную собаку стрелять, ей только польза. Армия вся сильная, а где тонкая, там порвется. Бандиты, как ты, делают фашизм. Я от это уезжал и сюда приезжал. Такие, как ты, даже нельзя разрешать в этот страна приезжать. Их из этот страна выгонять надо, да!
– Ты все сказал? Тогда дай пройти, я спать хочу.
– Все сказал?! Не все сказал! – продолжал бушевать Айк. – Ты даже не есть американец. Капитан Хомс – хороший человек, для тебя хорошо делает, а ты даже неблагодарный. Для тебя нужно большой урок давать, чтобы уважал, которые дурак добро хотят.
– И уж ты-то был бы рад-радешенек дать мне этот урок, – усмехнулся Пруит. – Хватит, Айк. Я не собираюсь вертеться тут вокруг тебя. Поговорим завтра, на уборке. Тогда ничего не смогу тебе возразить. А сейчас катись к черту, дай мне пройти. Я спать иду.