Отныне я – странник
Шрифт:
Жан — Поль лично принёсший эти известия, буквально сгорал от нетерпения и желания наказать виновных. Поэтому, Гаврилов потратил немало усилий, чтобы убедить Бремона остаться в Малиновке и с удвоенной силой развивать производство. А затем, сам поехал в столицу, выяснять, что там за чудеса творятся и чья там рука так умело дирижирует свалившимися напастями.
Лиза сидела в камере на тюфяке и слушала рассказ Прошки, который, в нарушение всех негласных правил, не только вошёл в камеру, но и уселся напротив
— …Елизавета Семёновна, самое прискорбное в этой ситуации то…, ёк макарёк…, — парнишка запнулся, подыскивая нужные слова, — мы подозреваем, что нашего воеводу кто-то подкупил. Потому что он злыдня, ни дознания не ведёт, ни вас отпускать не хочет. Вот. Но ничего, мы всё равно до правды докопаемся. И коли наши опасения подтвердятся, то мы найдём и на него управу.
— Что, неужели всё так плохо? — Лиза горестно вздохнула.
— Да что вы барыня. И не вздумайте унывать. — Прошка опомнился и начал успокаивать Корнееву. — Вчера утром к вам на выручку приехал граф Гаврилов. Он уже и с Егором поговорил, всё расспрашивал, как вы с мужем себя чувствуете, и чем он вам может помочь.
Эта весть немного успокоила Элизу. А Прохор продолжал свой рассказ.— Поговаривают, что он уже вызвал на эту … ну как её… дуэлю, вот. Хочет биться с самым молодым и наглым немчурой.
— Неожиданно для себя, Лиза улыбнулась, и с некой злорадной ноткой сказала:
— Ох, не завидую я тому, от кого Юра пожелал сатисфакции.
— Чего вы сказали матушка? — Переспросил стрелец, не поняв смысла сказанного.
— Говорю, что тот с кем будет биться Юрий Витальевич, должен успеть сходить на свою последнюю исповедь.
— Это добре, давно пора этих иноземцев отсюда нагнать! Житья от них нет никакого!
Лиза посмотрела на возмутившегося охранника, как на малого дитя.— Проша, а ведь я тоже не русская, моё имя, которое мне дали при рождении Элизабет, и мой муж не Леонид, а Лео. Мы с ним родились и долго жили в дали отсюда.
Юноша понял, что из-за своей горячности сказал что-то не то, и замолчал: замерев и растерянно моргая. Затем опомнился и, извиняясь, заговорил.
— Простите меня, я совсем ни это хотел сказать. Елизавета Семёновна, бог с вами вы и они, совсем разные люди. Вот. Они пришли к нам и нечего нашенского не любят — только рушат наши традиции. А вы худо-бедно и язык наш выучили, и в нашу веру перекрестились… — Юноша замолчал, судорожно ища, что ещё сказать, чтобы загладить нанесённую обиду. — … А как вы за наших русских воев, которые были ранены, бились? А как немчуру гоняли, когда они ваши лекарские книжки жгли? На такое только наши — Русские бабы способны. Так что вы матушка давно стали нашими, у вас душа нашенская. Вот.
— Всё в порядке Проша, я на тебя не обижена, я понимаю тебя.
Молодой человек совершенно по-детски наклонил голову и улыбнулся, глядя на Лизу исподлобья.
— Те, кого вы побили, досих зализывают свои раны. Один даже ходить не может — у него голова кругом идёт, когда он встаёт на ноги. Его кровопусканием лечат. Хи-хи.
— Негоже Прохор Иванович смеяться над теми, кого победили. — Корнеева придала своему личику немного строгое выражение. — Ты мне лучше скажи, что ещё делает Юрий Витальевич?
— Так он ищет, кто вам это безобразие устроил. Да и кому заплатить, чтобы вас отсюда вызволить….
Разговор Егором Тимофеевичем был как нельзя кстати. В тот же день, как Юрий прибыл в Москву и остановился в доме Корнеевых, поближе к вечеру, в гости явился этот стрелец.
— Здрав будь Юрий Витальевич. — С порога поздоровался он, видимо его впустил или Василий, или его жена. — Тута, я вот по какому делу….
Стрелец был среднего возраста, худощавого телосложения. Его седая редкая бородёнка, делала его похожим на карикатурного дьячка, но впалые, серые глаза оценивающе смотрели на Юрия.
— … Я слышал ты приехал правды искать — хочешь вызволить своих людей. Я могу тебе подсобить в этом деле. Но при одном условии, ты не трогаешь нашего воеводу, если с ним что случится, тебе не жить. Из — под земли достанем.
— Вот так поворот, — подумал Юра, — в том, что в этом деле воевода приложил свою руку, как говорится, и к бабке не ходи. Но, чтобы человек, желающий помочь в освобождении Корнеевых, ставил условием, безопасность этого прохиндея. Это уже очень любопытно.
Гаврилов ничем не выказал своего удивления, только слегка улыбнувшись, спросил:
— Это конечно можно, но за это, он должен помочь мне вызволить из заточения моих друзей и сказать, кто попросил его о такой услуге. Помоги мил человек мне с ним встретиться и переговорить. Я ведь не убивец какой-то, которому кровь людская как водица: мне главное друзей освободить, да покарать того, кто всё это затеял. А воевода ваш, не тот человек, которому я алчу смерти — нет у него другого резона, кроме как кому-то, за определённую мзду оказать содействие.
— Как-то мудрёно ты всё говоришь, но суть сказанного тобой я понял.
— Ты садись за стол служивый, да посидим с тобой, будь моим сотрапезником, а там глядишь, и всё миром решим. Язык затем людям и дан, чтобы они, меж собой договаривались.
Стрелец пригладил рукой свою жиденькую бородёнку и немного подумав, согласился….
Через день, Юрий, после некоторых раздумий, оделся в мундир Преображенца и пошёл на встречу, устроенную Егором. Дом воеводы был добротным, бревенчатым, с высоким забором. Можно сказать старой постройки: со двора, в него вело крыльцо с множеством ступеней. Юрий никак не мог привыкнуть к тому, что в них могут жить люди. В его ассоциациях, такие хоромы больше подходили для музеев, но ни в коем случае для проживания.