Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
— Скорее другим! — ухмыляюсь я.
— Может быть, — соглашается Покладистый. — Затем он открывает иллюминатор и бросает труп в море.
Старик массирует подбородок.
— Вы знаете, а ведь в этом что-то есть, Пино! — делает он комплимент.
— Спасибо, господин директор, вы мне делаете честь.
— И славу! — бросает мой доблестный кузен. — Весьма сожалею, Сезар, но твоя гипотеза не проходит.
Старина уже светился, но теперь мрачнеет.
— И почему же?
— Потому что Ева Трахенбах, наша несчастная третья жертва, была как минимум в два раза толще Берты! У меня есть её фото. Даже с ложечкой для обуви и вазелином ты не смог бы просунуть эту прелесть в иллюминатор. Или же её надо сначала проволочить как проволоку.
Стоит
Мы ещё здесь (то есть не отошли от раздумий), как звучит голос Берты, самые нежные модуляции которого напоминают треск масла на сковороде.
— Куда это вы меня ведёте? Что это за место? Явно где-то над трюмом!
— Нет, — отвечает жизнерадостный голос матроса, — под ним!
Дверь открывается, и Берта, в звериной шкуре, растерзанная, бледная посреди грозы, вторгается в нашу камеру заключения. Растрёпанная, вся в кровоподтёках, одежда в клочья, она вламывается в наше обиталище, словно кабан, которого выгнали из логова, и он выскакивает на поляну, где устроили пикник служащие железной дороги в отпуске по болезни [47] .
47
Детали никогда не вредят метафоре, даже наоборот, они её обогащают. — Сан-А.
Она умолкает, смотрит вокруг себя, озирает нас мутным взором, подчеркнутым синяками с преобладанием сиреневого цвета, трясёт головкой (она бы не прочь) и, наконец, с трудом артикулирует:
— Это шутка или как?
— Увы, нет, — опускает её на землю Пинюш. — Нас поместили к эмигрантам, милая Берта.
Толстуха подгребает к Старику. Она воинственна как санкюлотка [48] , вообще-то она такова и есть, ибо со своего места и даже без варифокального объектива я вижу её ляжки, как фото вашего будущего депутата на избирательном щите.
48
Санкюлоты — буквально «бесштанные», беднота во время Великой французской революции. — Прим. пер.
— Хотите, я вам скажу, — отрывается опасная бунтовщица. — У меня от всего этого уже полная задница!
Шеф делает игривый жест.
— По правде говоря, мадам, зная вас такой, какая вы есть, меня это не сильно удивляет.
Но женщина Берюрье невосприимчива к юмору, если он слишком приличный.
— Срать я хотела на ваш корабль! — продолжает Берта.
— Мадам, — продолжает Папа невозмутимо, — это не единственное желание, которое он вызывает.
— А ваш хрен из Компании — ещё тот гусь, если переселяет нас посреди ночи в эту крысиную дыру!
— Я допускаю, что он нарушает законы гостеприимства, — признаёт Патрон.
Предыдущие реплики были всего лишь прологом, кратким вступительным словом, маленькой словесной разминкой перед тем, как развязать язык. Теперь Слониха открывает поносные шлюзы на всю ширину, полностью!
Она вот-вот сорвётся в нервный припадок, как какой-нибудь бедняга с водосточного жёлоба. Она больше не может дышать этой гнилой атмосферой «Мердалора». Она считает, что этот корабль полон б…, что он погряз в распутстве, в оргиях, в грязном разврате. Берти чешет как по Шекспиру. Мечет громы и молнии, детонирует и неистовствует, словно зубодёрша. Её душит злость, глубинная, раздирающая, всепожирающая, жгучая. Куча б…, вот чем увита компания «Паксиф». Ни лавров, ни венца для «Мердалора»! Драма в двенадцати актах и пяти круизах!
Мы еле поспеваем за её драмой сквозь мутный поток, который льётся у неё изо рта. Приходится отделять одно от другого, намечать ориентиры, ставить указатели в её меандрах.
Ей пришлось
Когда Берта вырвалась, увлекаемая сочувствующим метрдотелем в сторону туалета, пассажиры взялись за люстру. Они её использовали, как Тарзан пользовался нейлоновыми лианами в Уарнер-роще. Пришлось вызвать пожарных, и теперь the fire-men должны нарисоваться со своими брандспойтами, чтобы потушить бунт. Может, даже и этого будет мало, и им придётся прикинуться спецназовцами и забросать их слезоточивыми гранатами. Как бы то ни было, метрдотель умыл Берте лицо, прежде чем трахнуть её в туалете. Ибо на самом деле шеф-халдей был с отклонением. Он рассказал Берте, что драки между женщинами всегда вызывали в нём такое бурное желание, что нужно было удовлетворять его любой ценой, чтобы не случилось беды. Он даже не владеет собой, когда это случается, настоящее раздвоение личности, как считает Берта. Когда он идёт в кино и в фильме показывают женщин, которые таскают друг друга за волосы, бедняге надо срочно выйти. Надо срочно выпустить пар. Иногда он не успевает выйти и набрасывается на билетёрш. Однажды, представьте себе, в каком-то пригородном кинотеатре он вытащил птенчика из гнезда перед кассиршей, которой было за семьдесят! Несчастная не могла прийти в себя! Со времён Локарнского Пакта она не испытывала таких наскоков. Берта описывает во всех красках! Как она мужественно вернулась в салон после того, как выжала пингвина. Она пыталась найти Феликса, но того и след простыл, а вместе с ним и Берю. Без своих котов она сама не своя. Она поливает страшными угрозами! Требует, чтобы ей вернули её воинов, иначе она пробьёт ногами корпус «Мердалора» и потопит его.
Чей-то смех, гогот заставляет Берту умолкнуть. Мы прислушиваемся. Доносится из коридора. Я открываю дверь, и кого же я вижу? Господина Феликса в компании с тремя девушками из приличного общества, которые отказываются вернуть ему штаны. Они свернули их в комок и играют с ними (после того как поиграли с их обладателем).
Матрос-цербер, конвоировавший профа к его новому месту проживания, ржёт как ушибленный!
— Ну что вы, девочки! — смеётся Феликс. — Не злите меня, иначе я к вам не приду завтра!
Его угроза действует магически. Став послушными, они возвращают Нимбусу его портки, помогают ему влезть в них.
Обмен поцелуйчиками. Игривый шёпот. Наконец месье Феликс подходит к нам, скулы горят, глаза ещё блестят от удовольствия. Две оплеухи сметают с его лица блаженную улыбку.
— Это возмутительно! — вопит Берта. — Выставлять себя напоказ в таком виде, какой стыд!
— Ну что ты, моя ласковая, — заикается проф, — я не сделал ничего плохого. Это ученицы из моего класса, я их встретил на борту, и они меня немного дразнили. Каникулы, что вы хотите?..
Глава 9
Неудобство комнаты без окон или каюты без иллюминаторов заключается в том, что, если тебе надо узнать, день сейчас или ночь, ты должен смотреть на часы. И ещё нужно быть настороже, ибо можно обмануться на один круг циферблата. Цифры на моем «Дифоре» при свете лампочки сообщают мне, что сейчас семь часов, и, как я надеюсь, утра.
— Ты уже не спишь, Антуан? — спрашивает беззвучно Мари-Мари.
Она лежит на животе на верхней кушетке, откуда открывается вид на нижнюю, на которой Берта насапывает, придавив всей своей требухой щуплого господина Феликса.