Отравленные клятвы
Шрифт:
Я начинаю пытаться вернуться в том направлении, откуда, как мне кажется, я пришла, но проходит всего несколько минут, прежде чем я понимаю, что это невозможно. У меня нет способа узнать, какой путь правильный. Я не могу найти дорогу обратно к дому для того, чтобы вернуться и попросить прощения у Николая, если бы захотела.
Я собираюсь здесь умереть. Осознание этого поражает меня не так сильно, как я думаю. Я не смогу выбраться отсюда, я почти уверена. У меня нет способа согреться. В конце концов, я засну, и из всего, что я знаю о воздействии что, по общему признанию, не так много, я не проснусь.
Часть меня не совсем уверена, что это так уж плохо. Может быть, это лучше, чем быть замужем за Николаем, проведя остаток своей жизни в роли жены наследника Братвы. Когда я думала, что меня отдают на растерзание Пахану, я знала, что могу не выбраться оттуда живой. Это просто другая версия этого. Возможно, я никогда не должна была выбраться из этого живой.
Замерзнуть до смерти, вероятно, лучше, чем то, что случилось бы со мной в этом сценарии.
Я продолжаю идти, потому что мне хочется сдаться и просто остановиться. Я продолжаю надеяться, что деревья уступят место более четкой тропинке, дороге, виду на шоссе. Этого не происходит. В какой-то момент мне кажется, что я хожу по кругу, но на самом деле нет способа определить. В конце концов, я слишком устала, чтобы продолжать идти. Я не знаю, насколько уже поздно или как долго я шла, но мои ноги сводит от холода. Я спотыкаюсь и почти падаю, и какая-то часть меня просто… сдается. Я опускаюсь на снег, сворачиваясь в калачик, и в ужасе думаю, сколько времени нужно, чтобы замерзнуть до смерти.
Я нахожусь где-то на грани потери сознания, когда чувствую, что меня поднимают в воздух. Смутно я задаюсь вопросом, похоже ли это на смерть, может быть, это какое-то ощущение пребывания вне своего тела, но мне кажется, я чувствую сильные руки вокруг себя, твердость широкой груди у моей щеки, тепло, проникающее в меня. Этого недостаточно, чтобы вернуть меня к сознанию. Тем не менее, я смутно осознаю это в последние мгновения перед тем, как надвигается темнота… и больше ничего не остается.
НИКОЛАЙ
Я проклинаю себя в тот момент, когда понимаю, что она ушла из дома.
Как я мог не подумать, что она найдет способ попробовать еще раз? У нее хватило наглости держать меня на мушке, и после того, как я ее наказал, вполне логично, что она придумала какой-то план б. Но я не ожидал, что она вылетит в гребаное окно. И с веревкой из простыней. Она не смогла бы выбрать более банальный способ сделать это, даже если бы попыталась. Это было бы смешно, если бы это не означало, что она на холоде, одна и, вероятно, заблудилась.
Я должен пойти за ней, и впервые я проклинаю не только себя, но и отсутствие охраны или вообще кого-либо еще здесь, со мной. У меня нет никакой помощи, никого, кто мог бы помочь выследить ее. И если я не буду осторожен, я тоже там заблужусь.
Надвигается метель. Я знал это из прогноза погоды до того, как поднялся проверить, как она, и обнаружил, что окно открыто, а в комнате холодно, из него свисает самодельная веревка. Я был в процессе подготовки дома к этому, убедившись, что с нами все будет в порядке, если отключат электричество, прежде чем пойти посмотреть, спит ли она.
Я наполовину надеялся, что найду ее на земле снаружи. Она была бы ранена, если бы упала, но это было бы лучше, чем заблудиться в лесу во время надвигающейся бури. Как бы то ни было, у меня нет выбора, кроме как надеяться, что я смогу найти ее, даже если ее следы уже замело.
Я беру с собой несколько пригоршней красных пластиковых лент, распихиваю их по карманам пальто после того, как укутываюсь и выхожу в сарай, прихватив с собой винтовку на всякий случай. Я сомневаюсь, что в такую погоду на улице будут опасные животные, но лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Я также прихватил с собой второе пальто, чтобы укутать ее, если она вышла на улицу без куртки. Я не думаю, что она настолько глупа, но я не могу быть уверен. Она была расстроена, когда я ушел от нее, и я понятия не имею, какие еще иррациональные решения она могла принять.
Я должен был подумать об этом. Мне следовало быть с ней более осторожным. Сожаление обжигает настолько, что оно согревает меня, когда я выхожу на холод, обвязывая ветви деревьев красными полосками пластика, чтобы отметить свой путь. Снег падает густо и тяжело, и нет никаких шансов, что я смогу просто повторить свои шаги на обратном пути. Сильный ветер дует на меня и обжигает царапины на моем лице, там, где Лиллиана вцепилась в меня когтями.
Пройдет немало времени, прежде чем я найду ее, достаточно долго, чтобы я испугался, что не смогу или что, когда я найду, будет слишком поздно. Когда я, наконец, замечаю фигуру на снегу, уже наполовину покрытую толстым слоем снега, я ускоряю шаг, сердце бьется у меня в горле, когда я подхожу к ней.
Моя Лиллиана. Она почти без сознания, когда я тянусь к ней, осторожно беру ее на руки, ее голова откидывается набок с тихим стоном, когда я прижимаю ее к своей груди. Она холодная на ощупь, и я иду так быстро, как только могу, по тропинке, которую оставил позади, обратно к дому. К тому времени, как я возвращаюсь в дом, Лиллиана без сознания, ее голова на моем плече. Это моя вина, это все, о чем я могу думать, когда вношу ее в дом, несу в спальню и укладываю поверх одеял.
У нее все еще есть пульс, но он неглубокий. Я укрываю ее, иду в ванную, чтобы нагреть мочалку, возвращаю ее, чтобы осторожно промокнуть ей лоб и щеки. Я знаю, что мне нужно медленно разогревать ее, но в остальном я не совсем уверен, что делать.
Ей нужен врач. Как только у меня появляется эта мысль, гаснет свет.
Блядь. В доме есть резервный генератор, но он не включается. Я был в процессе двойной проверки всего, когда понял, что она ушла, и теперь я разрываюсь между тем, чтобы спуститься вниз и попытаться выяснить, что с этим случилось, и остаться здесь с ней. У меня растет страх, что если я оставлю ее хотя бы на мгновение, то вернусь и обнаружу, что она мертва.
Предполагалось, что все будет не так. Я иду к шкафу для белья в прихожей за новыми одеялами, чтобы накинуть на нее. В комнате темно, поэтому я включаю фонарик на своем телефоне и отправляюсь на поиски походного фонаря и свечей, чтобы зажечь их. Это ненадолго отвлекает меня, но проходит недостаточно времени, прежде чем мне не остается ничего другого, как сидеть рядом с Лиллианой в тусклом свете, чувствуя сокрушительное давление вины, давящей на меня.
Она мне небезразлична. Чертовски трудно это осознать, но за то короткое время, что мы провели вместе, она сумела заставить меня думать о ней больше, чем когда-либо о ком-либо. Если бы она проснулась и услышала это, я бы перечислил все причины: ее выдержку даже перед лицом обстоятельств, которые привели бы в ужас большинство людей, ее жесткость, даже ее остроумие несмотря на то, что это часто направлено против меня. Если бы она смогла преодолеть свое негодование по поводу обстоятельств нашего брака, она была бы такой женщиной, которая стала бы мне лучшей женой, чем я когда-либо мог ожидать.