Отражение тайны
Шрифт:
От пыли было не спрятаться. Она лезла в рот, нос, уши, глаза. Тут я пожалел, что не захватил внизу сварочные очки. Их носили даже те, кто никогда и не держал в руках сварочный аппарат. Удобные, плотно прилегающие к коже, очки надежно защищали глаза от едких миазмов мокрой земли. А сменные фильтры позволяли раскрашивать подземный мир в яркие цвета. Одно время особенно были популярны зеленые стекла. Откуда-то даже вытащили занафталиненного дядюшку Баума и на все лады распевали песенки про Изумрудный Город…
Стоп.
Я споткнулся.
Стоп.
Я остановился.
Стоп.
Дрожащей рукой вытащил записку и развернул ее. Зажигалки у меня сроду не водилось, а фонарик я забыл в бюро. Плохой из меня службез, что и говорить, надеюсь, что инженером был гораздо лучше, поэтому пришлось подносить листок совсем близко к глазам.
Печатные буквы. Кривой почерк. «В батве завились вридители. Корнеплоду угражают чирвоточины». Двойка по правописанию за такое. Двойка…
Я перевернул листок.
Полустертая фраза на обороте.
«Н.т ..ст. лу..е, чем .одно. .ом».
Ее нужно было всего лишь прочитать вслух. Всего лишь прочитать вслух, а не параноить по поводу заговора.
«Нет места лучше, чем родной дом».
Черт!
Я дурак, я невозможный, беспамятный дурак!
Как я мог забыть!
Тридцать лет назад, маленькими и глупыми, мы с сестрой дурачились, забрасывая приемники пневмопочты только-только строящегося Нижнего Города такими вот ложными угрозами. С бумагой уже тогда была напряженка, поэтому мы растерзали томик «Волшебника страны Оз». Ох, и влетело нам тогда от родителей!
Миранда сразу обо всем догадалась, ей достаточно было лишь услышать шифровку, а я…
Черт! Какой же лопух!
Видимо, много лет назад что-то заклинило в одном из терминалов, и только сегодня, после профилактики, терминал сработал. И послание-шутка, отправленное тридцать лет назад в службу безопасности, наконец-то нашло адресата. Адресата-отправителя, да. Круг замкнулся.
Я смял письмо в кулаке.
Черт!
Фальшивка оказалась фальшивкой вдвойне. Я сам купился на свою уловку, сам же и попался в расставленные мною тридцать лет назад сети.
В темноте за спиной что-то зашуршало.
Я схватился за револьвер. И обернулся.
Едва различимая, – настолько, что ее можно было увидеть, но не настолько, чтобы понять, что это, – в десяти шагах от меня стояла тень.
Я поднял револьвер.
– Стоять, – сказал я. – Я буду стрелять.
Тень сделала шаг по направлению ко мне.
– Стой, – повторил я.
Она сделала еще шаг.
Тогда я тоже сделал шаг навстречу.
И выстрелил.
Порох и ракетница, помните?
Я тоже помнил.
И это хорошо.
Потому что, когда вспышка озарила лицо того, кто скрывался под тенью, мне показалось, что я стою напротив зеркала.
– Зачем, – спросил я, пытаясь остановить кровь, что шла у нее из плеча.
– Я всего лишь хотела успеть умереть стоя, – просто сказала она.
– Почему ты не сказала, что вспомнила про записку? Почему ты вообще ничего не сказала?
– Мне хотелось, чтобы ты посмотрел город перед тем, как он умрет. Обошел бы его кварталы, поговорил с его жителями… Потом всю жизнь ты бы помнил об этой своей неудаче и в связи с ней вспоминал и город. Хотя бы так он остался жить в твоей памяти. Увы, ты догадался раньше. Я видела, как шевелились твои губы, когда ты прочел фразу из «Волшебника».
– Но это же глупо, Миранда! Это глупо! – кровь никак не желала останавливаться.
– Не спорю, – согласилась она. – Но и глупость тоже умирает вместе с городом. Ведь там, внизу, в прекрасном новом мире, для нее больше нет места, не так ли?
Я промолчал, сделав вид, что не расслышал.
– Конечно, нет, – продолжала она. – Разумеется. Как нет там места для дружбы, веры, сожалений и памяти. Вы оставили это здесь. Лишним, ненужным, забытым. Оставили их нам.
– Миранда, я все равно не смогу забрать тебя вниз, – я беспомощно посмотрел на свои окровавленные руки. – Яне имею права.
– Я часто задаюсь мыслью, – задумчиво сказала она. – А что, если где-то есть село, ферма или просто крестьянин, который не слушает радио, не смотрит телевизор… да и вообще находится вдалеке от города. И он не знает, что именно происходит сейчас в мире. Будет ли он вообще понимать, что что-то происходит? Заметит ли он, что над его полем больше не летают самолеты? Или что птицы стали летать ниже? И что цвет неба иной? Или же он не придаст этому никакого значения?
– А не наплевать ли тебе на него? – я перетянул плечо ремнем так туго, что у нее на кисти вздулись вены.
– Может быть, такое уже когда-нибудь было? – продолжала она, даже не изменившись в лице. – Просто люди тогда не обратили внимания?
– И хочешь сказать, что они выжили?
– Может, да. А может, и нет. Или наоборот. Может, нет, а может, и да.
– В этом есть какая-то разница?
– Огромная, Марк, огромная.
– Никто не выживет наверху, – сказал я. – Никто. Еще девять месяцев, и всё.
– Все ли свои ярусы ты построил там, Марк? – вдруг спросила она.
– К чему ты клонишь?
– К тому, что хочешь ли ты умереть, согнувшись, ползая на животе, зарывшись, как крыса, как червь, как муравей в толщу земли?
– Это весьма комфортабельный город!
– У вас есть театры? Музеи? Парки?
– У вас их тоже больше нет!
– У вас их нет с самого начала.
Я скрипнул зубами. Действительно, все проекты театров и картинных галерей отклонили в первом же рассмотрении. «Нам нужны жилые помещения и сельхозтерритории», – было сказано мне.
– Думал ли ты, Марк, что будет, если мы не согнемся?