Отражение удара
Шрифт:
— Знаем мы эту раковину, — громко сказал он. — У, алкаши… И не побоялись, что отравлен.
Делать нечего, и он закончил уборку без дозаправки. «Теряем большее порою», — твердил он строчку из Шекспира, орудуя пылесосом и сгребая на совок осколки разбитой вазы. Он давно заметил, что у ментов странная идиосинкразия на керамику — эта ваза, увы, была не первой, которая погибла от рук блюстителей порядка. «Все то же солнце ходит надо мной», — мысленно повторил он, ссыпая осколки в мусорное ведро.
Мысли о Шинкареве не оставляли,
Он выгрузил из холодильника все необходимое и принялся готовить обед, пытаясь понять, что его гложет. Не могли же трое суток в камере настолько расшатать нервную систему! Ему приходилось неделями и месяцами жить в условиях, по сравнению с которыми любая российская тюрьма показалась бы курортом, и это никогда не угнетало Иллариона. Да и в тюрьме он чувствовал себя вполне нормально, так что теперешняя депрессия вызывала у него удивление: с чего бы это вдруг? Порок наказан, справедливость восторжествовала, чего еще хотеть?
Все это было верно, но перед глазами упорно стояло выбитое окно. С ним была связана какая-то мысль, которую Забродов никак не мог поймать за хвост, чтобы подвергнуть детальному рассмотрению. Мысль ускользала, играя с ним в пятнашки, и в конце концов Илларион махнул на это рукой: надоест сама придет.
Обед был готов, но есть расхотелось. Илларион вернулся в комнату и наугад снял со стеллажа книгу.
Взглянув на заглавие, он удивленно поднял брови: это снова была «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Если это и было совпадение, то наверняка одно из тех, которые заставляют людей приглашать на дом попов со святой водой и прочими причиндалами, без которых нечистую силу из квартиры не выгнать.
Илларион заколебался, не зная, поставить ли книгу обратно на полку или все-таки почитать, но тут раздался телефонный звонок.
Звонил Сорокин, старательно прятавший неловкость за фамильярным тоном. Илларион улыбнулся: полковника можно было понять.
— Ну, как ты там, маньяк-самозванец? — спросил полковник. Обживаешься?
— Обживаюсь, — сказал Илларион. — А как ты?
Сосед мой как?
Он хотел спросить, жив ли Шинкарев, но язык почему-то не поворачивался, и Илларион знал, почему: он боялся услышать ответ.
— Этот? — с отвращением переспросил Сорокин. — Да никак.
— Что значит — никак? — осторожно поинтересовался Забродов.
— Да вот так… Вообще, это не телефонный разговор.
Я тут к тебе в гости собрался, не прогонишь? Тогда и поговорим.
— Ну, разумеется.
— Кто? Шинкарев твой, что ли? Да жив, что ему сделается! Лежит в тюремной больнице, девять швов ему наложили. Вздумал, понимаешь ли, в окно сигануть… Да ты, наверное, видел.
— Видел. Впечатляет. Как это он уцелел?
— А так, что я, дурень, успел его за штаны ухватить.
До сих пор голову ломаю: зачем мне это понадобилось?
Пускай бы себе летел. Собаке — собачья смерть.
— М-да, действительно — зачем? Рефлексы, надо полагать, сработали. Хорошие у тебя рефлексы. Правильные.
Распрощавшись с Сорокиным, Илларион успел немного почитать, прежде чем его сморил сон. Организм брал свое, ему были безразличны желания и планы Иллариона Забродова. Почувствовав, что глаза начали слипаться, Илларион не стал противиться и моментально уснул.
Разбудил звонок в дверь. Забродов открыл глаза и обнаружил, что в квартире темно. Он не сразу понял, какое сейчас время суток: утро, вечер, середина ночи?
За окном в черном небе полыхали разноцветные огни рекламы, в голове еще плавали путаные обрывки сна, а в дверь кто-то названивал с достойной лучшего применения настойчивостью.
— Кого это черти принесли? — пробормотал Илларион.
Он с удивлением обнаружил, что спал одетым. Это обстоятельство вместе со звуком собственного голоса разбудило его окончательно, и он вспомнил, что к нему обещали зайти Мещеряков и Сорокин. В дверь звонил наверняка кто-то из них или оба сразу, а раз так, то сейчас было никакое не утро и даже не ночь, а вечер, часов девять, не больше. Просто осенью рано темнеет, сказал себе Илларион, нащупал выключатель и зажег свет.
Взглянув на часы, он обнаружил, что почти угадал: было самое начало девятого. Зевая, он открыл дверь.
Разумеется, это были полковники. Глядя на них, Илларион никак не мог взять в толк, что их объединяет.
Они были очень разными, служили в разных ведомствах и имели абсолютно несхожие личные и служебные интересы. Правда, интересы эти время от времени пересекались, и тогда их, словно два железных гвоздя к намагниченной поверхности, притягивало сюда, на нейтральную территорию. Они, несомненно, испытывали обоюдную симпатию, хотя всячески скрывали это обстоятельство.
— Ты почему не открываешь? — начальственным тоном поинтересовался Мещеряков.
— Вещдоки прячет, — вместо Иллариона ответил Сорокин. — Похоже, мы опять арестовали не того.
— Кстати, о вещдоках, — сказал Илларион, впуская их в прихожую и запирая дверь. — Сотрудники московской криминальной милиции сперли мой коньяк и мои сигареты.
— Исключительно в интересах следствия, — быстро сказал Сорокин.
— Я так и понял. Но имейте в виду, что пить в доме нечего, да и курить, кстати, тоже.