Отражение
Шрифт:
Официально фотографировать на скачках не разрешалось. Исключение делали только для известных фотографов. Однако почти всюду на это смотрели сквозь пальцы и единственной запретной зоной было помещение для членов «Жокей-клуба». Руководство ипподромов давно привыкло к моим чудачествам, относилось к этому терпимо и замечаний мне не
делали. Лишь на королевских скачках в Аскоте фотографировать любителям было строжайше запрещено: камеры здесь сдавали при входе, словно
оружие, на ношение которого нет лицензии.
Казалось, Ланс Киншип оделся так, чтобы не дай бог его не приняли за кинорежиссера.
Напустив на себя важный вид, он давал указания съемочной группе, подкрепляя слова неопределенными жестами. Его слушали внимательно, не отрывая глаз, и только по одному этому видно было, что он здесь — главный. Я сделал еще пару снимков киногруппы: головы повернуты, глаза прикованы к нему. На готовых фотографиях сразу будет видно, что люди подчиняются приказам Киншипа нехотя.
Потом они отправились к загонам и стали снимать, как тренеры оседлывают лошадей для первой скачки. Нацелив на них камеру, я нажал на спуск, и в этот момент Ланс Киншип обернулся в мою сторону и попал в объектив.
Его лицо выразило беспокойство, и он направился ко мне.
В чем дело? — требовательно спросил он, хотя это и так было ясно. Интересная сцена. Мне просто захотелось снять, — мирно ответил я.
Он внимательно оглядел меня, скользнув взглядом по сапогам, белым бриджам и красно-желтой рубашке, поверх которой был надет плащ.
Жокей, — пробормотал он себе под нос. Потом сквозь очки в черной оправе впился взглядом в мою камеру. — «Никон». — Взглянул мне в лицо и нахмурился, словно что-то припоминая. Как ваш нос? — вежливо осведомился я.
Он издал неопределенный звук, видимо, наконец вспомнив, где и при каких обстоятельствах мы встречались.
Не попадай в кадр, — предупредил он. — Ты не вписываешься в обстановку. Мне не нужно, чтобы ты тут со своим «никоном» пленку мне портил. Я осторожно, — заверил я его.
Это его, по-моему, не убедило. Он явно собирался сказать мне, чтобы я все равно проваливал, но, оглядевшись, вдруг заметил, что к нашему разговору прислушиваются несколько завсегдатаев скачек, и решил промолчать — только неодобрительно дернул головой. Потом повернулся и пошел к съемочной группе, и вскоре они отправились снимать оседланных лошадей, идущих на площадку для выводки.
Впереди шел ведущий кинооператор с большой кинокамерой на плече, за ним — ассистент с треногой в руках. Один из звукооператоров нес черный, похожий на колбаску, микрофон, а другой все время нажимал кнопки на звукомикшере. Кудрявый молодой человек орудовал хлопушкой. Еще была девушка, постоянно что-то строчившая в блокноте. Так они шатались по ипподрому весь день, всем мешали, но каждый раз мило извинялись, так что к ним относились снисходительно.
В тот день я выступал за конюшню Гарольда. К счастью, киношники находились у старта и не видели, как мой норовистый новичок-стиплер оступился, прыгая у восьмого забора, и попал передней ногой в открытую канаву. Мы полетели вверх тормашками, и в воздухе я вывалился из седла, чудом избежав худшего: полутонный стиплер грянул на землю рядом со мной.
Пока он неподвижно лежал и отфыркивался, я схватил его за поводья. И хорошо, что успел — иначе конюху пришлось бы гоняться за ним по всему ипподрому. Это была одна из тех лошадей, которых трудно любить: неуклюжий, упрямый и злой жеребец, с тугим ртом, и, что главное, — отвратительный стиплер. Мне приходилось с ним работать, я знал, чего от него ждать. Если он удачно подходил к препятствию, можно было считать, что тебе повезло, но если он сбивался с шага, исправить ошибку было невозможно, и тут не помогали ни опыт наездника, ни его искусность. Поэтому, когда мне удавалось благополучно привести его к финишу, я считал себя счастливчиком.
Я покорно стоял и ждал. Поднявшись на ноги, жеребец немного погарцевал, а я снова сел на него и рысью повел к трибунам. Там я утешил удрученного владельца, но когда он ушел, честно сказал Гарольду:
Держать такую лошадь невыгодно. Пусть купит что-нибудь получше. Он не так богат. Все же лучше, чем деньги на ветер выбрасывать. Правда твоя, — ответил Гарольд, — но говорить мы ему ничего не будем, ладно? Идет, — усмехнулся я.
Взяв седло, я пошел в весовую, а Гарольд отправился в бар, где владелец уже заливал свое горе. Все правильно: Г арольду нужны деньги за
тренировку. Мне нужны деньги за скачку. Владелец тешит себя бесплодными надеждами и купается в них. Это — суровая действительность. Лишь в редких случаях мечта становится прекрасной явью, душу переполняет восторг, и в глазах владельца загораются звезды. Слава богу, существуют владельцы. Не будь их, не было бы скачек.
Я почти уже закончил переодеваться, когда мне сообщили, что во дворе кто-то спрашивает жокея с фотокамерой.
Выйдя из весовой, я увидел Ланса Киншипа. Он неторопливо расхаживал взад и вперед.
А, вот и ты, наконец-то! — воскликнул он, будто я в самом деле заставил его ждать. — Как тебя зовут? Филип Нор. Ну, Фил, значит, вот что. Ты сегодня фотографировал. Если выйдут стоящие снимки, я их у тебя куплю. Что скажешь? Ну… — замялся я. — Хорошо, если хотите. Отлично. Г де твоя камера? Давай бери ее. Съемочная группа сейчас у финишного столба. Сфотографируй, как они будут снимать финиш следующей скачки. Хорошо? Да, — растерянно сказал я. Тогда пошли! Скорее!
Я сходил в раздевалку за камерой, и когда вышел, Киншип уже проявлял признаки нетерпения. Он объяснил, что мне нужно будет подойти туда и определить лучший ракурс, а потом добавил, что другой возможности у меня не будет: сразу после
того, как жокеи финишируют, съемочная группа пойдет на автостоянку снимать публику, расходящуюся по домам.
Выяснилось, что он уже пытался договориться с фотографами, которые обычно снимают скачки, но они отказались, сославшись на занятость.
Вот я и вспомнил про тебя. Думаю, дай попытаюсь. По крайней мере, объектив на резкость навести сможешь. Хорошо?
Мы шли очень быстро. Он выдохся и затрусил легкой рысцой, однако бойкости его мысли по-прежнему можно было позавидовать.