Отречение
Шрифт:
– Петя, не надо! – Аленка беззвучно подошла, намереваясь отобрать у него коньяк. – Все образуется, посмотришь…
– Не трогай меня сейчас, не приближайся, слышишь? – почти закричал он, и не слова сына, а их интонация заставила ее остаться на месте. Он залпом выпил и сразу же налил еще, опять выпил, затем бережно поставил, беззвучно закрыв дверцу серванта; Аленка, застыв, даже как-то профессионально наблюдая за ним, словно потеряла дар речи, в висках сразу заныло и в затылке появилась тяжесть.
– Ах, Петя, Петя, – покачала она головой, когда сын с незнакомым, остановившимся выражением лица и лихорадочно блестевшими глазами тяжело прошел через комнату и почти обрушился
– О чем ты? Ты же знаешь, я безвольный, слабый! – он пытался говорить с вызовом и одновременно с улыбкой над своей слабостью.
– Тебе надо лечиться, сынок. Видишь, сам ты уже не можешь остановиться. Лечиться необходимо, Петя… Иначе ты пропадешь…
– Как же, поставила меня в совершенно дурацкое положение! Видите ли, пьяница! Ты ведь намеренно это сделала! – не удержав спокойного, насмешливого тона, выкрикнул он. – Может быть, ты сейчас разбила мою жизнь, Оля этого не простит… вот без нее я точно пропаду! Знаешь она какая… она потрясающая! Я таких не встречал! В отличие от тебя она может жить жизнью другого человека, составить ему счастье. Разве ты поймешь… зачем я говорю, зачем?
– Может быть, к лучшему, что Оля теперь знает… Если она такая, как ты говоришь, она не отвернется, как раз наоборот… И потом, ты ведь и пришел с ней выпивши, она скорее от этого ушла… Да еще снова полез наливать… Ни одна уважающая себя девушка не станет мириться с таким пренебрежением к себе! Боже мой, когда это только началось?
– Нет, зачем ты это сделала? Зачем ты все вокруг себя разрушаешь? – охваченный неудержимым желанием высказать наконец все накопившееся в душе за последние два года после смерти отца, он уже не мог остановиться. – Ты искалечила жизнь отца, а теперь взялась за меня, не можешь удержаться, все вокруг себя тебе надо подчинить… Такой у тебя характер… агрессивный…
– Скажи, чем я искалечила жизнь твоего отца? – тихо, сдерживаясь, чувствуя, как не хватает воздуха, с трудом спросила Аленка.
– Ты ведь сама знаешь…
– Я от тебя хочу услышать! – потребовала, слегка повысив голос, Аленка. – От своего собственного сына… Говори!
– Не кричи на меня! – сорвался и Петя и стал неудержимо бледнеть. – Ты ведь тоже никакая не жар-птица, ты только рядом со своими могущественными мужьями выглядишь выше среднего! Ну какой ты врач?
– Сколько бы ты ни нагородил жестокостей, это не ответ! Чем я искалечила жизнь отца?
– Ладно… что там считаться!
– Нет-нет, говори, это слишком страшно… Ты замахнулся на самое святое… Отвечай, я требую…
– И скажу, скажу! Бросила его в самый трудный момент, ушла к другому! Предала!
Размахнувшись, Аленка сильно ударила его по лицу; голова у сына откинулась.
– Ты! Ты будешь… ты пожалеешь об этом! – рвущимся голосом выкрикнул он, дернул головой раз, второй, торопливо отошел к окну и прижался лицом к холодному стеклу. – Уходи, пожалуйста, – глухо попросил он, стараясь успокоить вздрагивающие руки, пряча их за спину и сильно, до хруста сцепляя пальцы; затем, оторвавшись наконец от подоконника, прошел к дивану и свалился на него ничком, плечи у него затряслись; присев рядом, Аленка осторожно положила руку ему на затылок и сразу почувствовала, как он болезненно съежился.
– Не смей, – сказала она, сама едва удерживаясь от подступивших слез. – Не смей плакать, ты не имеешь права, у тебя у самого когда-нибудь будет сын, он должен вырасти мужчиной. Если она тебя действительно любит, она должна знать… она вернется… обязательно вернется, вот посмотришь, – продолжала Аленка, уже переживая за свою несдержанность и горячность. – Такое тоже бывает, ты сейчас какой-то, сынок, весь нелепый, работать по специальности не хочешь… наводнение тебя куда-то уносит, все одно к одному… Чуть ли не до туберкулеза дело доходит… и со всеми ссоришься… Зачем? И с девушками… что это такое! Ты хоть бы похитрее вел себя, что ли… Весь в отца, тот тоже притворяться не мог, хоть его режь… разве можно так жить? Какой-то вечный странник, иметь такую квартиру в Москве, такую поддержку… Я тебя хоть завтра устрою, ну чего тебя, сынок, носит по свету?
– Не надо меня никуда устраивать, мам, – неожиданно попросил Петя, тепло и понимающе взглянув на нее. – Ты лучше мне про Обухова расскажи. Ты что-нибудь помнишь? Надо же, он мне ни разу ничего не сказал про отца…
– Ты сейчас лучше поспи, – сказала Аленка. – Я тоже почти ничего не помню об этом… Кажется, вначале они очень дружно работали, потом разошлись… Отец дома о своих проблемах и делах не очень-то распространялся…
Она говорила, тихонько поглаживая волосы сына, словно стараясь убаюкать его, как в далеком детстве, и он затих.
– Надо перестать пить. Совсем. Ради Оли, ради твоей будущей семьи. У тебя все впереди, вся жизнь… интересная работа… ты талантливый, у тебя сильная голова, надо ее беречь. В жизни так много интересного… Ты обязательно найдешь свое призвание, да ты его уже нашел… Остается одно – работать. В этой области еще ничего не сделано… Ты один из первых… Я почему-то уверена в твоем успехе, все зависит только от самого тебя, сынок…
Не выдержав, он повернулся на спину, прижался лицом к рукам матери.
– Перемучиться надо, сынок, перетерпеть, все образуется. Вот посмотришь – все будет хорошо… Спи, до завтра…
– Ничего, – неожиданно ясно и спокойно сказал он, глядя на мать, – Вот дня за три закончу свои дела, подпишу наконец эту треклятую машину и сразу же улечу. Никого и ничего мне больше не нужно… Пошли они все…
– Петя! – предостерегающе повысила голос Аленка, и он, пробормотав: «Хорошо, хорошо, мать, не буду…», отвернулся к стене; подождав еще, она оглядела привычным взглядом знакомую гостиную, отметила все больше воцарявшееся в старой квартире запустение и подумала о том, что надо бы выкроить время и прибраться здесь. Аленка, не разрешая себе расстроиться окончательно, сдвинула брови.
– Я хотела рассказать тебе о Ксении… я ведь с ней встречалась, в ресторане сидели, – неожиданно сказала она и осеклась; сын рывком приподнял голову, глаза у него сухо горели.
– И не подумаю слушать! _ – заявил он почти с ненавистью, с каким-то глубоким страданием. – Я ее ненавижу… эту…
– Не смей! – прервала его Аленка, предупреждая, страшась услышать то, что ей нельзя было слышать от сына, и он сразу опал, уронил голову назад на подушку, крепко зажмурился. И она, подождав, обессиленная окончательно, укрыла его старым пледом, вылила остаток коньяка в раковину, затем вернулась, еще постояла несколько минут над улыбавшимся чему-то во сне сыном, думая о том, что ему давно пора бы определиться в жизни, и хорошо, если бы его новая приятельница оказалась с характером и сумела прибрать этого верзилу к рукам, а то вокруг него всегда группируются какие-то непонятные, самые разношерстные люди, часто без определенных занятий, и что это верный признак начинающейся деградации личности. К себе она отправилась, совершенно отчаявшись от своих мыслей, мучаясь вопросом, откуда Петя мог узнать о Хатунцеве и как унизительно больно услышать об этом именно от сына. И откуда такая беспричинная злоба с его стороны, какая-то грязь, мелочность… Боже мой, этого она не вынесет, это конец…