Отрочество
Шрифт:
— Вот так вшегда, — вкусно прочавкал Коля, — шлова не даёт шкашать!
— Шкашать! — передразнил его Жаботинский, став вдруг из серьёзного корреспондента молодым совсем парнем, озорным и весёлым, — Прожуй сперва, сказитель!
— С детского сада знакомы, — прожевав, и тут же потянувшись за новой булочкой, пожаловался Коля, — и поверишь ли, тогда уже тираном был! Самым старшим в нашей группе был, и с тех пор и привык командовать.
— Никак греческий? — перескочил он с темы, заметив учебник новогреческого с закладками, — Учишь?
— Угу, — и хвастаюсь, — ещё и турецкий! Вцепился бульдогом,
— Не слишком? — Коля не из первых учеников, и его такое рвение немножечко пугает.
— А как ещё? Либо несколько лет без особо толка, либо почти што полное погружение, и месяца через три ты уже начинаешь говорить. Пусть на уровне «моя твоя», но и то. Газеты читаю, ну и с носителями языка. А куда деваться? Мне ж Синод дорогу к знаниям перекрыл, а со знанием языков не репортёром или учителем, так хоть в конторке припортовой пристроиться можно.
Коля, которому и была адресована эта подача [42] , хмыкнул задумчиво, но отвечать не стал. Буря прошла, как и не было, на небо выкатилось умытое холодной водой яркое солнце, а по улицам Молдаванки потекли ручьи грязной воды. Вездесущая детвора, воображая себя путешественниками и отважными моряками, с незамутнённым энтузиазмом детства принялась осваивать водные просторы, пуская самодельные кораблики.
Выбравшись с Молдаванки, троица друзей закатала штанины обратно. Жаботинский вскоре окликнул извозчика, покинув компанию.
42
Чуковский был отчислен из 5-го класса гимназии. По его утверждению (которое никто не оспорил) из-за низкого происхождения — он был незаконнорожденным, не имея в тот период даже официального отчества, в документах стоял прочерк.
Корнейчук и Житков, никуда не торопящиеся, побрели неторопливо по умытым одесским улочкам.
— Знаешь, — сказал Борис, повернувшись к другу, — я сегодня впервые позавидовал. Мальчишка ещё совсем…
Коля не отозвался, только вздохнув в ответ.
— Знаешь, — сказал наконец он после долгого молчания, — я думаю, что некоторым просто дано. От Бога, или от природы, уж не знаю. А есть… просто.
— Хочется думать, — незамедлительно ответил Житков, — что мы — не просто.
— Хочется, — эхом отозвался Корнейчук, — и знаешь? Давай не будем просто!
Крепкое рукопожатие скрепило договор, и почти тут же Николай заулыбался.
— Я вот представил, что лет через сколько-то кто-нибудь скажет о нас — завидую я им! Столько успели! Представляешь?
— Не очень, — честно признался Борис, улыбаясь во весь рот.
— Вот и я — не очень! — засмеялся друг, — Но ведь даже великие делали когда-то первые шаги!
— Пошли, — развеселившийся Борис пихнул его в плечо, — великий!
Вылетев за ворота Училища стайкой воробьёв, мальчишки постояли недолго вместе, почирикали, да и фр-р! Упорхнули. Разлетелись по сторонам.
Воротившись домой, Санька помылся, поел, но мыслями всё время возвращался к произошедшему. Показалось? Или как тогда, в Одессе?
Решительно открыв альбом,
«— Может быть преследователя» — поправил он себя мысленно, — «а может просто, паранойя» Анфас, профиль левый, правый… Шаржировано подчеркнуть какую-либо особенность внешности или поведения.
Одного, потом второго, третьего. Одни и те же люди. В определённое время, в определённых местах. Меняются иногда, меняется одежда. Так? Не так? Посмотрим…
Неделю спустя Санька твёрдо уверился — не показалось. Намётанный художницкий глаз видит многое, да и кое-какие уроки опекуна оказались к месту. Не то штобы он сильно интересовался сыщицкими темами, но нахватался. А как не нахвататься, с таким-то окружением?!
Альбом заполняется потихонечку, портреты топтунов в маскировке и без. Профиль. Анфас. Под каждым — замеченные привычки, какие-то особенности. Где чаще всего меняются, где ково заприметил.
Тревожить опекуна лишний раз Саньке не хотелось, у тово сейчас своих проблем — во! По самое горлышко!
— Я на Хитровку, — предупредил он Марию Ивановну, — этюды рисовать.
В восторг женщина не пришла, но привыкла уже к своему беспокойному семейству.
— Осторожней, — тихо попросила она мальчика, застёгивая верхнюю пуговицу специального «Хитровского» пальто, — погоди!
Обсыпав его щедро персидской ромашкой, отпустила наконец.
На улице Санька не вертел особо головой, но держался настороже. Крутанувшись вокруг да около площади, высмотрел знакомое лицо, и к нему.
— Здоров, Котяра!
— Даров! — обрадовался уголовник, жамкая руку, — Сам как? Как Егор?
— Сам прекрасно, Егор скоро прибудет, — отрапортовал Санька.
— Дела пытаешь, аль от дела лытаешь [43] ?
— Этюда рисовать, — беззаботно отозвался Санька, не отрывая глаз от Котяры. Заулыбавшись ответно, уголовник хлопнул его по плечу, но глаза остались колючими, булавошными.
— Ну, пойдём! Покажу натуру!
… — эти, значит, — посерьёзневший Котяра пролистнул альбом без лишних глаз, — не… не встречал. Не наши. Сильно не наши. Могут быть гастролёры, но што-то я сильно сумлеваюсь. Говоришь, прям-таки сливаются с толпой?
43
Бездельничаешь или по делу?
— Ага! Если б не глаз пристрелянный, то хрена с два заметишь!
— Тэк-с… — уголовник присел на корточки, — да ты делай, делай свои этюды! Вроде как я прям така натура, што натурней некуда!
— Сливаются, говоришь, — повторил он, — этак-то либо москвичи могут, да притом не всякие. Одессу могём исключить. Интересы одесские, они могут сколько угодно, но не одесситы, ручаться могу. Совсем другой народец там, ну да не тебе рассказывать!
— Два варианта, — Котяра для наглядности растопырил пальцы, и тут же начал сворачивать самокрутку, — Первое — варнаки из староверов. Есть и такие, не пучь глаза! Не то што годами, а поколениями работать могут, а с Хитровскими только краешком пересекаться. Шито-крыто! Кому надо, те знают, а кому не надо, те в могиле… н-да.